«А я еще поражался несколько минут назад, — рефлексировал рафинированный мозг правоведа, — как террорист-актер смог перевоплотиться в стража порядка — переоделся, и готово. Вот перевоплотиться из профессионального вора-мокрушника в служителя закона — буквально из плоти в плоть — такая метаморфоза достойна пера Овидия!» Постепенно отходя от шока, извозчик Думанский вовремя увидел, что к месту происшествия спешат уже другие, не ряженые полицейские. Несмотря на мороз, пришлось расстаться с теплым чухонским тулупчиком: сбросив его на бегу, пряча за пазуху вессон, разыскиваемый «преступник» нырнул в ближайший проходной двор, чтобы слиться с всепоглощающей стихией Невского, раствориться в ней, забыться…

А к ночи подлинный Думанский впервые за последние дни вдруг почувствовал себя… СЧАСТЛИВЫМ! В нем самом еще теплилась надежда однажды вернуться в свое родное, чудом не загубленное мелким бесом тело — значит, Всемогущему Творцу угоден их будущий союз с Молли!

Прочие козни мира сего, даже страшная, но давно предчувствуемая предсказуемая гибель Элен, на этом фоне, в сущности, пока не имели значения. Страх метафизической ловушки был преодолен действием. Следующий зимний день клонился к вечеру, а Викентий Алексеевич Думанский, разбуженный косыми лучами заходящего солнца, только проснулся, с трудом вспоминая, что же с ним произошло за последние сутки: отчаянный бросок на помощь Молли под самым носом у полиции, преображение в чухонца-вейку, взрыв, покаравший «минера» Спичку, и никак не предполагаемая ужасная гибель Элен, а затем очередное вынужденное возвращение в ненавистный «малинник»… Открыв глаза, адвокат с отвращением обнаружил в неопрятной, но просторной постели сбоку от себя женский затылок, прикрытый прозрачной газовой фатой. Не успел он отпрянуть в сторону и хорошенько рассмотреть, кого же это ему «сосватали», как «невеста» сама повернулась лицом к нему, и покрытый холодным потом узник бандитской плоти увидел сморщенную, словно прошлогоднее яблоко, старушечью физиономию. Потягиваясь, Никаноровна прошамкала сквозь дрему:

— Не каждый может достичь трагической красоты… А ты не обманешь? Денег мне заплатишь? — Но тут же встрепенулась и, стряхнув с себя остатки сна, смущенно заворковала: — Ах, Васенька, миленький, это ты! А может тебе охота, чтоб Андрюшей звала? Только скажи, я на все согласная… Вот дура-то я — и не заметила, как заснула. Ну да не беда, одну девку два раза не испортишь… А ты без усов — ну просто студент-правовед, ни дать ни взять. Касатик ты мой ненаглядный, давай поженимся, глупенькой, вот что! Ведь я не женщина…

Думанский замер с раскрытым ртом, а Никаноровна, плотоядно облизнувшись, продолжала:

— Я зверь! Пьяница я запьянцовская и русская амазонка! А ты чего такой квелый? Может, хоть поцелуемся, а? Знаю, по закону до свадьбы целоваться — стыд и страм, а я страсть как люблю, когда стыдно!

Думанский отпрянул было на самый край ложа, но Никаноровна ничуть не смутилась:

— Шучу я! Больно ты мне нужон! Порезвиться охота, смекаешь? Это ведь я так — искушаю, испытание тебе творю.

Старая безобразница изобразила смущение:

— Пардон!

Думанского перекосило. «А все-таки какое отвратительное существо!» И тут же откровенное злорадство охватило его.

— Послушайте, мадам, а у вас, оказывается, и имени-то нет! Просто Никаноровна?! Как же прикажете понимать такой нонсенс? Может быть, у вас громкая фамилия?

— А ты что, сомневаешься? — удивилась старуха. — Еще какая громкая и весьма известная! Не в пример твоему папаше. Хотя ты ведь на слово все равно не поверишь… — Она сняла с шеи медальон — камею с ликом самой Екатерины Великой.

«Удивительно! И даже чем-то похожа в профиль на Императрицу! Такой раритет Государыня могла пожаловать только своей фаворитке, и тогда передо мной знатная особа… — рассудил озадаченный адвокат. — Абсурд полнейший! Купила у какого-нибудь антиквара, впрочем, скорее украла».

— Мое любимое имя — Галя, — мечтательно, нараспев произнесла Никаноровна.

— Вы хотите, чтобы вас называли Галиной? С вашего позволения, теперь буду величать вас Галиной Никаноровной.

— Да хоть горшком назови, сердешный! — А затем попросила жалобно: — Пойдем вместе в уборную? А то опять эти ангелочки разлетались… Боюсь я одна. Ведь сердечко не воробей, вылетит — не поймаешь.

— Ну уж это, знаете ли! — взорвался от возмущения адвокат. — Это уже слишком! Хватит, говорю вам!

Бабка покорно встала и, понуря голову, послушно засеменила в комнату. Думанский слышал, как, мурлыча под нос что-то печальное, она плюхнулась в кресло-качалку.

«Теперь должна угомониться!» — понадеялся он, но тут же из комнаты донесся душераздирающий крик. Несчастная старуха силилась сообщить, что, зевая, вывихнула челюсть. «Шут с ней — опять, наверное, ангелочки привиделись».

Вскоре в квартиру тихонько постучали. Стук был явно конспиративный. Думанский, неслышно ступая, выбрался в прихожую и, буквально прильнув к замочной скважине, с замиранием сердца попытался рассмотреть, кто это там еще явился. За дверью стоял Челбогашев! Адвокат долго возился в полумраке, наконец, снял цепочку, откинул крюк и отодвинул щеколду.

— Чего сразу не открываете? Хорош ухо давить. Я же «своим» стуком стучу, как условлено — пора бы уж запомнить! — прикрикнул на «братуху» вошедший Димитрий, наощупь запер за собой дверь и, по-хозяйски пройдя в гостиную, затеплил свечной огарок. — Темнотищу развели как у негра в животе… Вот, держи — как обещал! Волына что надо и маслята[81]к ней — он протянул «Кесареву» сверток. — Готов, Васюха? Они завтра ночью отчаливают. Ты и Таран прикроете меня всяко, подстрахуете, чтобы без сюрпризов прокатило, а то еще чего доброго этот… решит раньше времени уйти.

— Ты не горячись, Митя… Я тут подумал — зачем нам квартиру-то поджигать? Во-первых, весь дом сгорит, и это вызовет слишком много шуму, а шум нам совсем ни к чему, — набрался смелости Думанский. Было понятно, что речь идет о Свистунове, но Викентий Алексеевич боялся лишний раз переспросить и перепутать чьи-нибудь имена или затронуть обстоятельства, о которых он как «Кесарев», разумеется, должен был бы знать, но как Думанский мог лишь догадываться. — Во-вторых, соседи могут запомнить, кто куда входил-выходил. Дадут показания, что до Свистуна в квартире уже были люди, затем он сам входил туда с кем-то, затем все «гости» вышли, а хозяин, следовательно, остался один. Не дай Бог еще услышат крики. Или почувствуют, что пахнет дымом: пожар вовремя потушат и из-за этого труп, ну «музыканта», точно опознают! Лучше, чтобы Шерри попросила Свистуна забрать ее на поезд не из дома, а встретиться где-нибудь в месте поглуше, недалеко от воды, где нет ни прислуги, ни собак, ни дворов, ни дворников. Будто бы для того, чтобы у людей бдительность усыпить и поклонников заодно отвлечь. Будьте покойны: там мы его без постороннего глаза задушим, обменяем одежду и труп бросим в Неву — концы в воду, так сказать. Когда он разбухнет и рыбы объедят лицо, кто ж станет сомневаться, что это Дмитрий Челбогашев? Уж прости, братец, что так о тебе говорить приходится. Ну а в карман ему, разумеется, положим твои настоящие документы. По-моему, есть резон в таком плане — я все тщательно продумал.