Министерство народного просвещения! От министерства Шильдер имел благоразумие отказаться и попросил Пажеский корпус. И получил его. Каким авторитетом он пользовался у пажей, может иллюстрировать маленькая картинка, описанная мне нашим офицером Сергеем Дириным, который в то время, когда все это происходило, стоял в строю и все самолично видел и слышал.

Младший специальный класс Пажеского корпуса в чем-то проштрафился, и директор должен был прийти его распечь. В зале построен класс. Тишина такая, что муха пролетит – слышно. Наконец слышатся шпоры Шильдера, раздается команда: «Смирно!», и все замирает.

Шильдер выходит на середину перед строем, останавливается и разглаживает усы. Длинная драматическая пауза. Не здороваясь, что еще больше увеличивает эффект, замогильным голосом он начинает говорить.

– Жизнь не шутка!.. – Большая пауза. – Жизнь не игхушка! – Очень большая пауза. – Жизнь не тгу-ля-ля!! – Самая большая пауза.

Все с напряжением ждут, что будет дальше. А дальше ничего. Шильдер круто поворачивался и уходит. Надо полагать, что он все-таки что-то приготовил, но в последнюю минуту забыл…

Самое удивительное было то, что после Пажеского корпуса, где он безнадежно провалился, Шильдеру дали в управление Александровский лицей (Пушкинский), в котором он директорствовал целых семь лет вплоть до самого его закрытия. Говорили потом, что за всю столетнюю историю этого учебного заведения, которое дало России Пушкина и Щедрина, по распущенности лицеистов и общему беспорядку время Шильдера было самое упадочное.

После революции бедный старик прожил еще несколько лет так, как в эпоху военного коммунизма могли существовать «бывшие люди», он служил истопником, починял зонтики, точил старые бритвы «Жиллетт» и попеременно со старухой-женой часами стоял в хвостах… Умер он в тюрьме от разрыва сердца.

Когда после лагерей 1907 года Шильдера от нас наконец убрали, новым нашим командиром был назначен генерал-майор Александр Александрович Зуров, брат моряка, доблестно погибшего в Цусиме, и двоюродный брат графов А.А. и Н.Н. Игнатьевых, о которых в этой книге я уже упоминал.

Как все Зуровы, совершенно лысый, Александр Александрович был высокий еще молодой человек, очень хорошо воспитанный, очень серьезный и очень деловой, но несколько суховатый. Впрочем, при нашей гвардейской «автаркии», когда всем в полку, кроме строя, управлял старший полковник, некоторая отдаленность командира от офицеров была вещь вовсе не плохая.

До нас карьера А.А. была: Пажеский корпус, Преображенский полк и военная академия. К Генеральному штабу он причислен не был.

Несмотря на суховатость в обращении, старый холостяк Зуров сразу же пришелся нам ко двору. Даже и те, на кого трудно было угодить, признавали, что командира мы получили такого, что лучше и желать нельзя. Лично мне кажется, что воевать под его начальством было бы одно удовольствие. К сожалению, командовал он нами очень недолго и принужден был навсегда уйти из строя по самому неожиданному и нелепому случаю, в котором сам он ни душой ни телом виноват не был. Один молодой офицер умышленно изменил текст телеграммы, которую царь послал полку на полковой праздник. Этому невероятному происшествию посвящен один из очерков этой книги, под заглавием «Подпоручик Николай Ильин – редактор царской телеграммы». Великий князь Николай Николаевич грубо накричал на Зурова, и ему ничего не оставалось другого, как уйти.

Потому, что его ценили и уже начинали любить, а главное – потому, что он невинно пострадал, провожали Зурова совершенно исключительным образом. Кроме полкового жетона, поднесли ему еще прекрасный подарок. Кроме того, офицеры всех четырех батальонов, каждый по отдельности, снимались с ним в группе. Группа нашего 3-го батальона и сейчас, когда я все это пишу, висит у меня перед глазами в моей маленькой квартирке в Буэнос-Айресе. Самая же главная часть проводов был прощальный «обед-монстр», который был ему устроен. На обеде этом дом Романовых был представлен тремя членами, Константином Константиновичем, Кириллом Владимировичем и Борисом Владимировичем. Первые два были связаны с Зуровым по Преображенскому полку, третий по нашему. После тоста за уходящего командира полка оглушительное «ура!» продолжалось пять минут. Продолжительность небывалая. Наконец поднялся растроганный Зуров и, изо всех сил сдерживая волнение, стал благодарить, говорить, как он любит и уважает наш полк и как ему тяжело, что «неожиданные обстоятельства» заставили его с ним расстаться. Момент был высокого напряжения. Когда Зуров сел и на минуту стало тихо, Борис Владимирович, выражая общее настроение, вполголоса, но так, что всем было слышно, произнес выразительное двухсложное русское слово «сволочь». К кому это слово относилось, всем было ясно.

Если бы появился в зале в эту минуту великий князь Николай Николаевич, то встретили бы его неприветливо. Тогда все были возмущены, но, строго-то говоря, по существу Николай Николаевич был виноват только в том, что был груб. Несчастье, постигшее бедного Зурова, относится к категории карнизов, неожиданно падающих на голову прохожего. Обыкновенно карнизы не падают, но если уж случится такое происшествие, ничего тут не поделаешь: приходится нести последствия.

А.А. Зуров в строй так и не вернулся. До самой революции он управлял дворцами в Москве и, говорили, занимался какими-то историческими работами в московских архивах. После революции он перебрался в Польшу, где у него был клочок земли. На этом клочке, занимаясь фермерством, он и умер за два года до Второй германской войны.

* * *

Следующим нашим командиром был генерал-майор Илья Яковлевич Кульнев. По какой причине он получил наш полк, мне неизвестно. В академии он не был, на Японской войне также не был. Долго служил воспитателем в каком-то кадетском корпусе – везло нам на педагогов, – а последнее время перед назначением командовал в Смоленске 4-м пехотным Капорским полком. Надо думать, что в назначении его главную роль сыграла его громкая фамилия. Он был родным правнуком знаменитого героя Шведской и Отечественной войны 1812 года, авангардного генерала Кульнева. Портрет знаменитого Кульнева висел, да и теперь, наверное, висит рядом с портретом Милорадовича в галерее героев 1812 года в Зимнем дворце.

И.Я. Кульнев числился нашим командиром полтора года, но фактически командовал несколько месяцев. Остальное время лежал дома и болел. Хотя и не неся уже строевой службы, я тогда жил в полку в офицерском флигеле и постоянно бывал в собрании. За все это время я видел Кульнева только два раза. И оба раза он был в полной парадной форме. Первый раз, когда принимал полк, а второй, когда лежал в гробу, и мы с Леонтьевым стояли над ним почетными часовыми.

Про похороны рассказывать нечего, хотя они были очень парадные, с великими князьями, с венком от царя, с десятками генералов, и свитских, и простых, с войсками, с музыкой, все