Беззаботность Мак-Магона резко контрастировала с четкой и ответственной оценкой ситуации Мольтке. Открывавшиеся перед ним потрясающие возможности стали ясны, когда 27 августа с занятием Стене немцы фактически отрезали французам путь на восток. С этого момента важность бельгийской границы стала выглядеть угрожающе. Вечером 30 августа Бисмарк предупредил бельгийское правительство, что, если французская армия не разоружится на момент пересечения франко-бельгийской границы, прусские силы оставляют за собой право продолжить их преследование, и Мольтке издал соответствующие приказы, не позволявшие французам перейти этот барьер. Маасская армия должна была наступать до выхода на правый берег реки и упереться своим правым флангом в бельгийскую границу, 3-й армии предстояло двинуться широким фронтом на север к реке и окружить французов силами своего левого крыла. «Если враг войдет в Бельгию и немедленно не разоружится, – продолжал приказ, – необходимо немедленно организовать его преследование и там» – предписание, к которому кронпринц Пруссии благоразумно приписал: «Или же всячески избегать нарушения бельгийской границы».

Двое из командующих армиями восприняли приказы с энтузиазмом. 31 августа саксонцы без боя продвинулись за Маас до реки Шьер, а гвардия, подошедшая с правой стороны от них, установила линию постов до самой границы в Ла-Гран-О. Кронпринц широким фронтом продвигал свои силы, пока они не появились на Мёзе (Маасе) и не подвергли обстрелу железнодорожную линию от Ремийи до Седана и даже до Доншери, где авангард 11-го корпуса вышел к неповрежденному мосту через Маас и перешел реку, намереваясь повредить железнодорожную линию. В Базейле (Базее) баварцы также обнаружили неповрежденный мост, но увидели, как французы готовят его к подрыву. Фон дер Танн немедленно атаковал их. Батальон ворвался на мост, отогнал французов, сбросил бочки с порохом в реку и хоть с трудом, но все же сумел удержать точку опоры в Базейле от контратак морских пехотинцев Лебрюна, пока их во второй половине дня не вынудили отойти за реку. В результате артобстрела загорелись дома в селении, и всю ночь столб багрового от огня дыма устремлялся к небу. Мак-Магон, узнав об этом, приказал немедленно взорвать мост, но вследствие еще одной трагической и типичной нестыковки мост подорван не был. Впрочем, это уже не имело значения, потому что с наступлением сумерек саперы-баварцы – по-видимому, не убоявшиеся обстрела французской артиллерии – все же навели два понтонных моста через реку.

Мольтке, прибыв вместе с королем в расположение 3-й армии, довольно потирал руки, изучая карты. «Теперь, – сказал он, – они у нас в мышеловке», а позже, уже вечером, приказал Блюменталю захлопнуть мышеловку, выдвинув 11-й корпус, невзирая на усталость личного состава, за реку для блокирования отхода французов на запад и для запланированной на раннее утро атаки. Большего и не требовалось. Французские генералы, наблюдая за кострами боевого охранения немцев, начинали понимать, что их ждет, и Дюкро, изучив карты, подвел итог единственной бессмертной фразой: «Мы сидим на ночном горшке и скоро окажемся в дерьме». Ни о каком сне и речи не шло, – завернувшись в плащ, он уселся у бивачного костра в одном из своих полков зуавов и стоически стал ждать наступления утра.

И снова в ранние утренние часы 1 сентября из-за поспешности нижестоящих разыгралось сражение. Вероятным представляется, что Мольтке предпочел бы выждать, пока оба немецких крыла не сошлись бы теснее вокруг французов, и вот тогда можно было бы атаковать, поскольку фон дер Танну было приказано держать 1-й Баварский корпус на позициях около Ремийи и вступить в бой лишь при приближении Маасской армии с востока. Но, как утверждают те, кто склонен считать действия баварского генерала оправданными, некий устный приказ предписывал ему напасть раньше, если он сочтет возможным, и, опасаясь, что французы сбегут под покровом темноты, он атаковал в 4 часа утра, выдвигая солдат через Маас к Базейлю. Еще не рассвело, и холодный туман расстилался по всей долине Мааса. Французские пикеты покинули берег реки, и устремившиеся через железнодорожную линию[36] и понтонные мосты баварцы успели незамеченными достаточно далеко проникнуть в деревню. Бой завязался еще до наступления рассвета. Базейль был умело забаррикадирован, и его защитники, морские пехотинцы корпуса Лебрюна, считались самыми опытными и стойкими бойцами в Шалонской армии. Укрываясь за каменными стенами домов, они, подбадриваемые местными жителями, самоотверженно сражались с наступавшим противником. Деревня была охвачена пожаром: дома горели не только вследствие артобстрела немцев, ворвавшиеся баварцы поджигали их, чтобы выкурить оборонявших деревню французов. Надо сказать, что сельские жители активно помогали защитникам, что лишь усиливало ярость наступавших баварцев. Все гражданские лица с оружием в руках расстреливались на месте – немцы не церемонились. Вообще этот бой отличала свирепая жестокость. Интересно, понимал ли Мольтке, что из погребального костра Базейля восставал новый противник, куда более страшный, чем имперская армия Франции, – взявшийся за оружие французский народ.

Между 5.30 и 6.00 стало светлее, и бой в Базейле (Базее) готов был зайти в тупик. Генерал Лебрюн, стоя на позициях на склоне над деревней, видел за Живоном колонны приближавшихся с востока немцев, а также развертывавшиеся на спускавшихся в долину склонах артиллерийские орудия. Все они были вне пределов досягаемости французских орудий. Это был саксонский корпус, первый прибывший в составе Маасской армии.

Постепенно атака немцев распространялась на долину Живон. Шестнадцать батарей развернулись на склонах выше Ла-Монселя, одна колонна саксонцев, овладев деревней, соединилась с баварцами, действовавшими у нее на левом фланге, другая – находившаяся на правом фланге – угрожала Деньи. Но здесь Дюкро, едва рассвело, выдвинул дивизию через реку для обороны моста у Деньи, и саксонцев, продвигавшихся по склонам к долине, решительно контратаковали зуавы. Это произошло приблизительно за три часа до того, как саксонцы подтянули достаточно сил и вооружений, чтобы сдержать эту операцию по прикрытию, и Деньи оборонялась почти до 10 часов утра. Французы беспорядочно отступили. Взбираясь по крутым склонам западнее Живона, они потеряли несколько орудий, стремясь вернуть свои главные позиции, и под огнем немцев пали командующий дивизией генерал Лартигю вместе со своим начальником штаба.

Немецкая артиллерия могла записать на свой счет и более высокопоставленных погибших. Мак-Магон верхом отправился к Базейлю, прослышав об атаке баварцев, чтобы, как он объяснил позже, «иметь возможность отдать приказы на продвижение либо на запад, либо на восток». И тут же осколок снаряда угодил ему в ногу, и его доставили в Седан. Ничего не зная о назначении Вимпфена, он избрал своим преемником генерала Дюкро, самого опытного и деятельного и едва ли не самого старшего по возрасту из всех его командующих корпусами. Дюкро несколько дней даже не видел Мак-Магона, уже не говоря о том, чтобы обсуждать с ним планы. Он не знал ни об обстановке в других корпусах, ни о местонахождении немцев, ни о доступных поставках. Но в отличие от Мак-Магона понимал, что, если французская армия продолжит упорно обороняться, она обречена на разгром. И, считал он, следует отступить, пока еще остается возможность. Дюкро тут же издал приказы на немедленное отступление на запад. Дойдя до позиций в тот же вечер, он ничего не знал о немецком наступлении на Доншери. До сих пор немцы наступали только на Базейль и в долине ручья Живон, но, будучи ветераном Фрёшвийера, Дюкро понимал, что это лишь вопрос времени, что вскоре они предпримут маневр на охват, причем бросят на эту операцию все имеющиеся у них силы. Единственной надеждой был немедленный отход. Когда офицеры его штаба стали возражать, убеждая его в том, что, дескать, пока они отбивают атаки немцев, все идет хорошо, и что необходимо выждать, Дюкро отмел эти аргументы. «Ждать? Зачем? – решительно потребовал он ответа. – Ждать, пока нас не окружат? Нет, нельзя терять ни минуты!»