было ладонь, чтобы остановить ее, но Тамара Егоровна, словно не нарочно, придержала его руку своей. — Только представишь — комплексное обучение и воспитание, дух захватывает! Это значит — всему, всем вместе! — обвела она взглядом внимательные лица учителей. — Прежде в рабочих семьях детей воспитывали нужда и труд. Теперь нет нужды, а значит, нет необходимости в детском труде. Но пришло другое: праздность, незанятость детей. А мы знаем с вами: природа не терпит пустоты, не вложи доброе, наполнит дрянью… Родители, будучи повседневно заняты, не могут — а часто и не умеют — воспитать в детях трудолюбие, искренность, любовь к познанию, уважение к людям… Единение школы, семьи, общественности в этом деле — прекрасная, но нелегко осуществимая мечта, ведь общественность — это опять мы, учителя, опять те же самые родители — Огурцовы, Котовы… Как заставить каждого из них в полной мере отвечать за каждый поступок своего ребенка? Заставить всех этих толпящихся после одиннадцати часов утра у магазинных прилавков мужчин отказаться от повседневной бутылки «гнильвейна», хотя бы ради блага собственного сынишки… Заставить взрослых постоянно ощущать, что рядом с ними дети, любопытный, зоркий, переимчивый народ? На школу возлагается многое, и все-таки, сколько ни учи ребенка говорить «спасибо», «пожалуйста», если дома это не заведено, и в магазине, на улице, в кино он слышит совершенно обратное, трудно ждать, чтобы эти «пожалуйста» и «спасибо» укоренились в нем. Очень трудно. И мы все должны думать не только о воспитании, но и о самовоспитании, вообще — о воспитании среды!

— Всему свое время, — предупреждающе выставил ладони Капустин, слушавший ее с явным неудовольствием. — Вы, как никто другой, должны понимать особенно ясно, что сразу все поднять на должную высоту невозможно, пока нам дана лишь перспектива, направление, мы должны начать с того малого, что в наших силах…

— Да не о малом же речь! В стране есть силы на большее! — опять вставил Ванечка, но Капустин пренебрег его замечанием.

Говорил он долго, правильно, гладко, учителя уже начали томиться от нескончаемой его речи. Тамара Егоровна сделала Валентине «страшные» глаза: из-за тебя, мол, завелся, все равно ничего не докажешь, стоило понапрасну тратить слова… Конечно, вопрос был решен положительно, вместо прокладки большой новой дороги дали иное наименование давно уже проторенной тропе.

Капустин, едва закончился педсовет, пригласил Тамару Егоровну на «конфиденциальную» беседу в ее кабинете.

— Будет читать мораль за наше с вами легкомысленное поведение, — подосадовал Ванечка. — Черт знает, какое противное на душе чувство! Нельзя было не проголосовать за такое великое дело, ведь по идее действительно великое. Но в интерпретации Капустина…

— Валентина Михайловна, зайдите! — позвала Тамара Егоровна.

— И вам достанется, — съязвил физик. — Не шумнет, не крикнет наш Иван Федорович, тихонько так сгрызет, и не заметишь…

— Мы вам оказали такое доверие, как заслуженной, Валентина Михайловна, и, полагаю, имеем право рассчитывать на вашу поддержку в любом вопросе. А вы… — начал прямо с упреков Капустин. — Ваше выступление, быть может, помимо вашего желания, послужило поддержкой анархистским выступлениям Ивана Дмитриевича, о чем с ним мы еще будем говорить…

— Да нет, мы оба полностью «за», Иван Федорович, — сказала Валентина, лишь бы прекратить этот разговор. — Иван Дмитриевич просто пошутил, он, кстати, строит уроки весьма интересно, воспитывающе. И вообще, как я уже сказала, уроки наших товарищей давно стали воспитывающими во всех отношениях.

— Не без исключения, — прервал ее Капустин. — Поверьте, не без исключения! Собственно, я пригласил вас не для этого, — наморщил он и без того узкий лоб. — Как мне сообщили, у вас в школе произошло чепе, а мы, в районо, не в курсе. Сбежал ученик…

— Рыбин сообщил? — догадалась Валентина. — Сколько вы его устраивали, сколько помогали, Иван Федорович… поэтому?

— Ученик ушел не без моего ведома, — не дала ей высказать «еретическую» мысль Тамара Егоровна. — Ему необходимо было уйти. Кстати, он учится в вечерней.

— Тихомирова — классный руководитель, — насупился Капустин. — Спрос с нее.

— Десятым «а» руковожу я, и это вам известно, — сжала в ниточку губы Тамара Егоровна. — Никакого чепе в школе не произошло, Иван Федорович, мальчику нужно было уйти, он работает, учится.

— А вернуть его вам придется, товарищ Никитенко! Придется!

— И не подумаю, — выпрямилась Тамара Егоровна; пышные ее волосы, попав в полосу света, мягко блеснули. Но взгляд оставался пронизывающе-острым, холодным, и Капустин присмирел.

— Я, конечно, могу посмотреть сквозь пальцы, — поерзал рукой в затылке. — Но чтобы не дали нахлобучку в верхах, напишите такую бумагу… в общем, чтоб не попало ни вам, ни нам. Мол, работает, продолжает учиться, вынуждено домашними обстоятельствами, по просьбе матери…

«Заставлять лгать Нину Стефановну?» — хотела возмутиться Валентина, но увидела, что Тамара Егоровна опять делает ей «страшные» глаза.

— И еще одно, — глядя на Валентину, в раздумье пожевал губами Капустин. — На вас поступила жалоба от родителей… это в моей многолетней практике впервые, жалоба на вас именно такого рода, что вы придираетесь к ребенку, притесняете, не даете ему проявить свои способности и так далее. Отец — человек весьма ответственный, я не счел возможным не придать этому необходимого значения…

— Огурцов пожаловался? — поняла Валентина. — Значит, я притесняю Рому…

— Это уже обговорено, — как бы трижды ударила молотком Тамара Егоровна. — Иван Федорович, пригласил вас только, чтобы поставить в известность, остальное я беру на себя… Идите отдыхать и не расстраивайтесь.

— Да, идите, — подтвердил Капустин. — Привет Владимиру Лукичу.

Прежде он говорил длиннее: «Передайте от меня привет Владимиру Лукичу», — когда Володя руководил районом. Теперь научился бросать слова небрежно, начальственно… Тамара Егоровна молодец, никому не дает их в обиду, все берет на себя. Ее Капустин явно побаивается: переговорить его невозможно, зато Тамара Егоровна умеет перемолчать. И когда он сам, обессилев от нескончаемости собственной речи, начинал выдыхаться, ставила точку короткой фразой, сводящей частенько на нет все, что успел наговорить Капустин, — как в данном случае с Колей. Не дала Тамара Егоровна Капустину припугнуть своей властью ее, Валентину… Господи, чего Валентине бояться? Как говаривал Бочкин, дальше фронта не пошлют…

Улыбаясь, сама не зная чему, может быть, этим своим мыслям, а может, неожиданным поступкам великолепного товарища Огурцова, — все-таки жалуется на нее, не может простить, что вызвала на откровенность, Валентина не спеша шла по улице. Встречные здоровались с ней, и она прикрывала глаза ладонью, чтобы узнать, кто встретился, — очень уж рассиялось на морозе январское солнце, день как снежно-алый, сказочно распустившийся цветок.

— Валентина Михайловна, подождите! — ее нагонял Ванечка, на лыжах, в коричневом спортивном костюме и такой же шапочке с помпоном. — Пирожков у вас не осталось? Светлане Николавне очень понравились вчера ваши пирожки. Хотя, между нами говоря, и капустники. — В глазах его,