с ним посоветоваться. Да и твое постоянное сюсюканье совсем не полезно для его нервов. Кстати, тебе тоже не помешало бы хоть чем-то заняться. Чем угодно. Ступай на кухню и испеки пирог. Пошли, Мартин.

В конце концов Дол удалось увести Мартина. Сильвии оставалось лишь удивленно смотреть им вслед. Вместо того чтобы сразу выйти в сад, Дол повела Мартина через боковой холл, а оттуда – на восточную террасу, щедро залитую солнцем, впрочем как и расстилавшийся перед ними широкий склон.

– Давай прогуляемся здесь. – Дол пошла не по дорожке, а прямо по траве.

Шедший рядом Мартин ворчливо заметил:

– Мне не хочется уходить далеко от дома. Здесь тут же появится один из этих треклятых копов.

Дол в ответ лишь что-то невнятно буркнула. Но, сделав шагов пятьдесят, не больше, Мартин, резко остановившись, спросил:

– Куда это ты направляешься? Я вовсе не хочу туда идти.

Дол повернулась к нему лицом:

– Это самое тихое место. Лужайка возле пруда. Копы за нами не пойдут. Считается, что я им помогаю. А мне не хотелось бы, чтобы нас подслушивали.

Мартин упрямо покачал головой:

– Здесь тебя тоже никто не услышит. Что ты собираешься обсудить?

– Да брось, Мартин! – стояла на своем Дол. – Ты всегда такой галантный. Я хочу поговорить с тобой на лужайке. Не сочти это капризом. Если бы я захотела, тебя отконвоировал бы туда наряд полиции. Я пользуюсь у них авторитетом с тех пор, как нашла перчатки. Но я хочу, чтобы мы остались вдвоем.

Дол думала, что говорит с улыбкой, она была в этом почти уверена, но сердце тем не менее предательски колотилось. Нельзя выдать себя раньше времени. Нужно сделать все правильно, а иначе ничего не получится. Дол отлично знала, что Мартин может в любой момент развернуться и пойти к дому. Но если ее улыбка казалась именно такой, как ей хотелось изобразить, быть может, Мартин и не уйдет… Дол решительно повернулась и направилась вниз по склону.

Мартин продолжал идти рядом. Дол отчаянно хотелось, чтобы сердце перестало так громко стучать; хладнокровие ей сейчас явно не помешало бы. Они прошли мимо пруда, обогнули его… и попали в заросли кизильника. Наклонились, чтобы пройти под низкорастущим ветвями… и очутились на той самой лужайке.

– Ты ведь здесь не был с тех пор, как это случилось, да? – спросила Дол и, показав на кизиловое дерево, добавила: – Вот дерево, на которое была намотана проволока. На эту самую ветку. А вот скамейка, которую перевернули. Копы поставили ее на место. Ой, а это что такое?! Наверное, они вбили эти колышки показать, как лежала скамейка. – Дол села на скамью и вздрогнула. – Здесь не так уж и холодно. Это просто так кажется, когда уходишь с солнышка и попадаешь в такую жуткую темень. Садись, Мартин. Не стой с таким видом, будто вот-вот дашь деру. Мне действительно нужно тебе кое-что сказать.

Мартин неохотно сел на другой край скамьи, подальше от Дол, и капризно сказал тем тоном, который Сильвия обычно называла фальшивым:

– Ну ладно, говори.

Дол на него не смотрела. Интуиция подсказывала ей, что сейчас этого лучше не делать. Вперив взгляд в траву у него под ногами, она произнесла как можно более небрежно:

– Я хотела поговорить с тобой о признании. Люди по-разному признаются в некоторых вещах. Совершенно различных вещах. Они каются в грехах священнику и в нанесенных обидах – серьезных и не очень – женам, мужьям, матерям и друзьям, ну и, конечно, признаются в совершенных ошибках или потому, что им приходится, или по велению совести. Похоже, это инстинкт такой, причем иногда настолько сильный, что становится непреодолимым. Согласен?

Дол посмотрела на Мартина – тот явно не собирался отвечать. Он, казалось, оцепенел и, затаив дыхание, не сводил с нее глаз. Тогда она продолжила:

– Инстинкт это или нет, но я сомневаюсь, что кто-то захочет признаться в чем-то серьезном без веской причины. Священнику исповедуются, чтобы получить отпущение грехов. Полицейским признаются, чтобы они перестали бить. И так далее и тому подобное. Хотя, полагаю, самая распространенная причина признания в содеянном – желание скинуть невыносимую тяжесть вины, которая терзает душу. Возможно, мое объяснение выглядит слишком примитивным. Был бы жив Стив Циммерман, он обосновал бы мою теорию с помощью психологических терминов, но я этого не умею. Но в любом случае именно это я и хотела с тобой обсудить: различную мотивацию признания. Я, естественно, не настолько глупа, чтобы рассчитывать, что ты сломаешься и признаешься мне после нашей беседы. Вот потому-то я и говорю, что должна быть веская причина.

Мартин шумно задышал, и Дол увидела, что он пытается улыбнуться.

– Скорее, я за, чем против. Итак, ты признаешься мне, а я признаюсь тебе. Спорим, у тебя на это уйдет куда больше времени, чем у меня. – Внезапно его голос снова стал капризным. – Какого черта нужно было тащить меня сюда, чтобы говорить о признаниях?! Я ведь не священник.

– Я привела тебя сюда, чтобы объяснить, почему ты должен признаться. – Дол выдержала взгляд Мартина, ее пальцы еще крепче вцепились в зажатую под мышкой сумочку. – У тебя нет другого выхода. Тут много различных причин, но основная – то, что тебе крупно не повезло. Именно это тебя и выдало. Конечно, я имею в виду Джанет, которая нашла перчатки.

– Что за ерунду ты несешь, черт побери?! – Мартин явно хотел изобразить благородное негодование, но получилось не слишком убедительно, как-то неестественно, но надеть на лицо маску негодования Мартину вполне удалось. – И по-твоему, это смешно? Джанет не находила перчатки. Их нашла ты.

Дол покачала головой:

– Перчатки нашла Джанет. Разве тебя не удивляло, с какого перепугу кому-то понадобилось запихнуть перчатки в арбуз? Конечно удивляло. Но ты наверняка знал, что это Джанет. Никто другой не стал бы этого делать. – Дол положила сумочку на колени, открыла ее, сунула туда руку, словно собираясь что-то достать, и застыла в таком положении. Она проделала все эти манипуляции, по-прежнему не сводя с Мартина глаз. – А теперь я объясню, что тебя выдало. Обнаружив арбуз, я сняла с него отпечатки пальцев. Они совпали с отпечатками Джанет. Значит, это она спрятала перчатки. Тогда я отправилась к Джанет, и она объяснила, что увидела перчатки под сфагнумом в розарии, узнала в них твои и унесла к себе в комнату. И когда после убийства ее отца у всех присутствовавших проверили руки и речь зашла о перчатках, Джанет осмотрела перчатки и обнаружила на них следы от проволоки. Она не считала тебя убийцей и