Достойная миссис Сэдлтри так сокрушалась о своей несчастной помощнице, что вначале не слушала мужа и не перебивала его. Однако слова «вексель» и «возобновить» заставили ее встрепенуться; она выхватила у мужа письмо, которое тот протягивал ей, вытерла глаза, надела очки и сквозь набегавшие под очками слезы стала разбирать деловую часть письма; муж ее между тем с большой торжественностью принялся читать выдержки из обращения герцога:

— «Я не министр, никогда им не был и никогда не буду. В свое время я мог им стать, если бы ощущал к этому призвание. Но я благодарю создателя, что он не попустил меня расточить отпущенные мне скромные способности на возню с бумагами и тому подобные бесполезные занятия. С тех пор как я возмужал (а для меня эта пора наступила раньше, чем для многих), я служил моему государю мечом, словом и тем влиянием, какое имею у себя на родине. Мне случалось занимать высокие должности и терять их; но если бы завтра меня лишили и остальных — а я их все честно старался заслужить, — я по-прежнему остался бы верен моему государю до последней пяди родовой земли и до последней капли крови…»

Тут миссис Сэдлтри прервала чтеца:

— Что ж ты со мной делаешь, Сэдлтри? Ты тут себе читаешь про герцога, а этот твой Мартингейл собирается обанкротиться — и пропали тогда наши шестьдесят фунтов! Кто за него платить-то будет — герцог? Так герцог и по своим счетам еще не уплатил с тех пор, как в последний раз был в Ройстоне. Тут за ним набралось до тысячи шотландских фунтов. Конечно, он человек справедливый, я разве что говорю? И деньги его верные, — а только мне сейчас не до герцогов. У нас тут наверху бедная Джини с отцом — не знаю, как с ними быть. А ты еще парнишку оторвал от дела и куда-то услал. Что ему делать на улице? Баловаться с бездельниками? .. Сидите, соседи, я вас не гоню. Я одного боюсь: чтобы мой муженек совсем не спятил со всеми этими судами, да палатами, верхними и нижними, здешними и лондонскими.

Соседи слишком хорошо знали приличия, чтобы воспользоваться приглашением, сделанным нехотя и вскользь; они поспешили проститься; при этом Сэдлтри шепнул Пламдамасу, что придет к Мак-Кроски (уже упоминавшаяся нами лавка в Лукенбуте) и захватит с собой речь Мак-Каллумора, «а хозяйка пусть себе шумит, такое уж ее дело».

Освободившись от докучных посетителей и вернув мальчишку-подмастерья к его обязанностям, миссис Сэдлтри прошла к своим несчастным родичам, Дэвиду Динсу и его старшей дочери, которые нашли приют у нее в доме.

Изабелла

Ах, если б я имела только средства

Ему помочь!

Люцио

Вам надо попытаться.

«Мера за меру»[72]

Когда миссис Сэдлтри вошла в комнату, где несчастные укрыли свое горе, окно было занавешено. Длительный обморок старика сопровождался такой слабостью, что его пришлось уложить в постель. Занавеси кровати были задернуты. У изголовья неподвижно сидела Джини. Миссис Сэдлтри была женщина добродушная, но не отличалась тонкостью чувств. Она открыла окно, раздвинула занавеси и, взяв своего родственника за руку, стала убеждать его ободриться и сносить свое горе, как подобает достойному человеку и христианину. Но едва она отпустила его руку, как та безжизненно упала, и в ответ на ее увещевания старик не смог произнести ни слова.

— Все кончено? — спросила Джини, бледная, как смерть. — Неужели не осталось никакой надежды?

— Как видно, нет, — сказала миссис Сэдлтри. — Так и судья сказал, я своими ушами слышала. Ишь сколько их собралось — и в красных мантиях и в черных — и все для того, чтобы засудить насмерть одну глупую девчонку! Никогда мне не нравились законники, с которыми так носится мой муженек, а теперь и подавно. Одно только умное слово я и слышала сегодня: мистер Джон Кэрк из Кэрк-Ноу сказал, что надо просить для нее помилования у короля. Да ведь им не втолкуешь. Они и слушать не стали.

— А разве может король ее помиловать? — спросила Джини. — Я слыхала, будто он не может миловать… таких, как она.

— Еще как может! Стоит ему захотеть. Ведь помиловали же молодого Синглвуда, который заколол лэрда Балленклю. Или капитана Хакума, англичанина, а ведь он убил мужа лэди Колгрейн; или наследника Сент-Клер, что застрелил обоих Шоу; да мало ли еще кого… Это, правда, были все дворяне и имели своих людей при дворе. Ну, а Джок Портеус — ему тоже вышло помилование. Видишь? Бывает, что и милуют.

— Верно; а я про это и забыла. Портеус… — сказала Джини. — Вот ведь стала беспамятная! Прощайте, миссис Сэдлтри. Воздай вам бог за вашу доброту.

— Ты бы лучше побыла с отцом, Джини, — сказала миссис Сэдлтри.

— Сейчас я нужнее там, — Джини указала на Толбут. — И лучше мне уйти сейчас, а то не хватит сил с ним расстаться. За жизнь его я не боюсь, сердце у него железное, это я по себе знаю. — И она положила руку себе на грудь. — Ведь и у меня такое же.

— Если хочешь, пусть он побудет у нас и отдохнет; это лучше, чем возвращаться в Сент-Леонард.

— Лучше, гораздо лучше, спасибо вам! Вы уж не отпускайте его, пока я не дам знать, — сказала Джини.

— Да ведь ты скоро вернешься, — сказала миссис Сэдлтри. — В тюрьму надолго не пускают.

— Я оттуда пойду домой — дел много, а времени в обрез. Надо повидать еще кое-кого… Благослови вас Бог! Не оставьте моего отца.

Она была уже у двери, но внезапно вернулась и стала на колени у постели.

— Отец! Благослови меня, я без этого не смею идти. Скажи: благослови тебя Бог на твое предприятие, Джини.

Старик почти бессознательно пробормотал молитву о том, чтобы на нее излилось «благословение обетования».

— Он благословил меня в путь, — сказала дочь, подымаясь с колен. — И я чувствую, что преуспею.

С этими словами она вышла.

Миссис Сэдлтри поглядела ей вслед, качая головой.

— Уж не заговаривается ли она? Странные они все, эти Динсы. Негоже людям быть лучше других — добра от этого не жди. Но, может, она пошла присмотреть за скотиной? Это дело другое. Скотину, конечно, надо покормить. Гриззи! Поди сюда, побудь с нашим гостем, да смотри, чтобы он ни в чем не терпел неудобства. Ты что это? — сказала она, оглядывая вошедшую служанку. — Что за прическу себе придумала? Уж, кажется, насмотрелась сегодня, видела, куда наряды-то ведут, — так нет же! .. — И т.д. и т.д.

Предоставив доброй женщине проповедовать против мирской суеты, перенесемся вместе с читателем в камеру несчастной Эффи Динс, которую после приговора подвергли более строгому заключению.

От тупого отчаяния, столь естественного в ее положении, ее пробудил грохот дверных засовов и появление Рэтклифа.

— К тебе сестра пришла, Эффи, — сказал он.

— Никого мне не надо, — сказала Эффи с раздражительностью, обостренной страданиями. — Никого мне не надо, а ее — тем более. Пусть позаботится о старике. Я им теперь чужая, и они мне тоже.