Оставался репертуар. Рита поначалу не поверила, но ответы на заданные в разные дни вроде бы не относящиеся к музыке вопросы однозначно указывали, что петь надо по-английски. Более того, удалось узнать название одной песни, которая особенно нравилась Александру: «Хаус оф зе райзинг сан». Проживший несколько лет в Америке Колбасьев подтвердил, что действительно слышал нечто подобное в Новом Орлеане. Это слезливая баллада городской бедноты о том, как все в жизни безнадежно и несправедливо.

Вскоре выяснилось, что эту песню знают и в Ливерпуле, так что недавно Рита получила кое-как записанные от руки ноты и слова. Разумеется, и то и другое пришлось основательно доработать. Ну, если теперь муж не будет поражен в самое сердце, то тогда его вообще ничем не проймешь, решила императрица, прослушав несколько репетиций.

* * *

Да уж, внезапно выяснилось, что я свою толстокожесть сильно преувеличивал. Считал, что изумиться до самых печенок мне не дано, а оказалось – очень даже. Пожалуй, попадись мне на Невском сейчас, в тысяча девятьсот седьмом году, вейпер на гироскутере со спиннером в руках, я бы удивился меньше. Или, во всяком случае, не больше. Рита ухитрилась организовать вполне приличную рок-группу! И она играла и пела ничуть не хуже, чем школьный ансамбль времен моей первой юности. Даже, пожалуй, громче, хотя это можно было отнести на счет великолепной акустики небольшого зала на третьем этаже Гатчинского дворца. В изготовлении аппаратуры я сам принимал участие и знал, что суммарная мощность всех трех усилителей всего семьдесят ватт.

Правда, репертуар с ходу опознать не получилось. Поначалу песня показалась мне похожей на попытки нашего школьного ансамбля исполнить битловскую «Хелп», потом я подумал, что, вздумай «Дип Пепл» по пьяни сыграть «Шумел камыш», вышло бы нечто похожее, и, наконец, до меня дошло – да это же «Дом восходящего солнца»! То-то слова какие-то смутно знакомые. Но черт побери, откуда его знают здесь и сейчас? Кто тут еще один попаданец?!

Впрочем, я быстро вспомнил, что «Энималс» вроде не сочинили эту песню сами, а взяли за основу какую-то старую народную балладу. Вот, значит, и Рита ее тоже взяла. Уф-ф, прямо камень с души, а то ведь так и заикой стать недолго. То-то же мне последнее время иногда казалось, что жена хочет у меня что-то незаметно выпытать!

М-да, подумал я, когда отзвучали последние аккорды. Кажется, моя давняя и твердая уверенность в том, что самые красивые женщины на свете – это Маришка Вереш и Наталья Варлей, – приказала долго жить. Ясно же видно, что первое место занимает Марина Романова, в девичестве Некрасова. А второе – Рита, когда они стоят рядом, это не вызывает сомнений. Но я человек не гордый, меня и обладательница почетного второго места вполне устраивает, так что Марине ничего не светит. Вот только она вряд ли будет этим расстроена. Как, впрочем, и я.

Смею надеяться, что я довольно широко эрудированный человек. Мне, например, известно, что теоретические основы троичной системы счисления заложил Леонардо Фибоначчи. Жил он давно, аж за пару столетий до более известного Леонардо, это который да Винчи, и прославился еще какими-то числами имени себя, про которые помнил со школы в первой жизни, но что это такое, успел давно и основательно забыть. Ну а про троичную систему я услышал позже, когда писал диплом. В процессе этого занятия пришлось познакомиться с ЭВМ «Сетунь», совершенно антикварной уже тогда, в середине семидесятых.

Эта машина работала в троичном коде, то есть оперировала символами «1», «0» и «-1». Для моего диплома такое было очень удобно, ведь именно три команды нужны для управления электроприводом – «вперед», «стоп» и «назад». И, уже независимо от того диплома, для прямого представления азбуки Морзе тоже, ведь она не двоичная, как кажется с первого взгляда, а именно троичная. Кроме того, в троичной системе многие вычисления, включая сложение и вычитание, не говоря уж о логарифмировании, получаются быстрее, чем в двоичной с элементами того же быстродействия. Все это мне рассказал обслуживающий машину инженер, и он же упомянул про Фибоначчи. А я запомнил, и сейчас на посту императора мне это, похоже, может пригодиться. Помните, в качестве одного из приоритетных направлений будущего развития России я обозначил электронно-вычислительную технику? И вот, кажется, настало время делать первые шаги.

Сейчас подобные устройства можно было пытаться слепить или на реле, или на магнитных усилителях. Лампы со сроком службы в десятки часов не позволяли задумываться даже о простейших калькуляторах, куда уж там чему-то более сложному. Транзисторы пока даже на горизонте не маячили – но, правда, была надежда на то, что точечные германиевые диоды скоро удастся запустить в серию, в лабораторных условиях их уже делали. Однако математику-то для подобных изделий можно начинать разрабатывать уже сейчас. Правда, я в ней, мягко говоря, не очень, и это значит, что надо искать специалистов. Эх, жалко, что Вышнеградский давно помер! Как министр финансов он был не совсем на своем месте, но как математик… впрочем, у него должны остаться ученики. Ну, а сам я вполне в силах заняться железом – то есть для начала прикинуть, как должны выглядеть элементарные логические ячейки на реле и магнитных усилителях.

Хм, но ведь вычислительные машины могут быть не только цифровыми. Я не про предков «Железного Феликса», кои уже вовсю выпускаются. Аналоговые тоже имели свою нишу – правда, появились они позже – и, например, когда я в той жизни только-только пришел в авиастроение, они там еще использовались. Но ими пусть Колбасьев занимается. Нарисую ему схему дифференциального усилителя на лампах, а дальше уж он, наверное, и сам справится. В крайнем случае подскажу про сумматоры и перемножители. А вот насчет интеграторов промолчу из принципа – если уж без меня тут не смогут придумать даже такую простую схему, то, значит, вся моя возня была зряшной. Но это вряд ли.

Итак, суммируем. Пора начинать разработку вычислительной техники по четырем направлениям – совершенствование механических арифмометров плюс создание электронных, то есть аналоговых, цифровых троичных и цифровых двоичных. Причем освещение результатов должно однозначно показать, что первое направление уже доказало свою перспективность, второе и третье тоже весьма интересны, четвертое же – тупиковое. А это значит, что с самого начала вместе с инженерами должны работать специалисты по представлению информации в заранее обусловленном ключе. Кстати, за время сидения на троне лично я, кажется, неплохо повысил квалификацию именно в этой области.

Жалко только, что в кибернетике я разбираюсь даже хуже, чем в подводных лодках. Примерно так, как в балете до знакомства с Юлей и женитьбы на Рите. То есть знаю страшные слова типа «архитектура», «шина», «операционная система» и даже «эр-эс двести тридцать два», умею их сравнительно связно применять, но вот детально объяснить, что они означают, – увы. Как-то в прошлой жизни мне это не требовалось ни по работе, ни в хобби. Впрочем, мало ли чего я не знал и не умел в той жизни! Придется узнать и научиться в этой, только и всего.

Кстати, моя монополия на электронные лампы кончилась в начале тысяча девятьсот седьмого года. Ли де Форест изобрел-таки свой триод и запатентовал его. Я же в патентные дела не лез. Как и с Люмьерами, мне не хотелось обворовывать изобретателя. Ну и главное – патент наверняка нарушил бы секретность, что вряд ли могло быть компенсировано выплатами по нему. А вот тетроды, пентоды и комбинированные лампы патентовать можно, все равно их так или иначе скоро изобретут и без меня. Но кто именно это сделает, я не знал, поэтому совесть моя была спокойна. Раз хозяин неизвестен, то это, если вдуматься, не воровство, а находка.