Виола посмотрела на ребенка. Сына своего мужа. Его связь с Эммой Роулинс осталась в прошлом, закончилась еще до того, как он вернулся к жене. Не стоит осуждать его за прежние грехи. Прошлое невозможно изменить. Главное — это их будущее.

Она достаточно хорошо знала Джона. Узнав о существовании сына, он сделает для него все возможное. Поскольку Эмма оставила ребенка здесь, ясно, что ей он не нужен. Ребенок останется в Хэммонд-Парке. И Виола тоже.

Это означало, что теперь она — мать. Нужно многое сделать. Привести в порядок детскую. Нанять кормилицу и няню.

Виола поцеловала малыша и дала молчаливую клятву стать для него настоящей матерью. Пусть женщина, родившая мальчика, не задумываясь бросила его, Виола будет его любить и сделает счастливым.

Она подняла глаза и тихо проговорила:

— Уверена.

Эмма остановилась в «Черном лебеде». Джон протянул визитку жене хозяина гостиницы и остался ждать в гостиной, пока та относила ее в номер Эммы. Эмма спустилась вниз через десять минут и, закрыв за собой дверь, прислонилась к стене.

— Ребенок твой, — тут же заявила она. — Или собираешься это отрицать?

Ее лицо было бледным. Глаза распухли от слез. Ненависть была ощутимой, боль — очевидной, любовь к нему — неоспоримой.

— Нет, — покачал головой Джон, — я тебе верю. — Повертев в руках шляпу, он поднял глаза. — Мне жаль, Эмма, — просто сказал он. — Так жаль…

Она пересекла комнату и опустилась на диван. Джон сел рядом. Эмма упорно рассматривала сцепленные руки.

— Считаешь, что этим извинением можно все исправить?

— Нет, — покачал головой Джон, отложив шляпу. — Но мне недавно сказали, что я хотя и мастер громоздить всякую чепуху, не слишком умею вести беседу о проблемах значительных. Полагаю, извинение что-то значит. Я должен просить у тебя прощения. И не только. Мой долг перед тобой огромен.

На ее руку упала слезинка.

Он не имеет права сбежать. Джон вынул платок и протянул ей.

— Я не знал о ребенке.

— Прочти ты хотя бы одно мое письмо, узнал бы.

— Я прочел несколько первых. Почему ты не сказала сразу?

Эмма шмыгнула носом, промокнула глаза и, не глядя на него, пробормотала:

— Сначала я сама не хотела в это верить. Не обращала внимания на признаки в надежде, что это неправда. До чего же я труслива!

— И я прекрасно тебя понимаю.

Он не кривил душой. Потому что действительно ее понимал.

— К тому времени как я увидела тебя на балу у Кеттерингов, стало ясно, что прятать голову в песок больше нельзя. Я так хотела поговорить с тобой, застать тебя одного, все объяснить, но ты был с женой.

Последние слова были исполнены такого яда, что Джон невольно поежился, но решил не обращать на это внимания. С ее точки зрения, все было вполне естественно.

— Продолжай, — поторопил он.

— Я приехала в твой дом на Блумсбери-сквер, но тебя не было дома. По крайней мере так сказал дворецкий.

Слава Богу, хотя бы в этом он не был грешен.

— Я ничего не знал о твоем приезде. Должно быть, меня действительно не было дома.

Эмма нервно скрутила платок.

— У меня уже начал расти живот, и я поняла, что нужно немедленно уезжать из города. Невозможно было выносить все эти сплетни. Я взяла деньги, оставшиеся от тех, что ты мне заплатил, и отправилась во Францию — там у меня живет кузина. Я жила с ней и писала тебе из Кале.

— Почему ты не послала ко мне человека, который бы все объяснил?

— А кого бы я послала? — Широко раскрытые зеленые глаза беспомощно смотрели на него. — Если не считать кузины, такой же вдовы, как и я, семья давно от меня отказалась, еще тогда, когда я вышла за Роулинса. Он был таким негодяем! И даже после смерти ничего мне не оставил.

Она снова заплакала.

Именно таким образом женщины становятся содержанками. Отчаяние. Боже, как хорошо он знал, что это такое — отчаяние! И знал также, что женщины всегда любили негодяев. Это одна из самых загадочных сторон женской природы, а заодно — неоспоримый факт. Он сам — живое тому доказательство.

Он никогда не расспрашивал Эмму о прошлой жизни. Ни о ее обстоятельствах, ни о финансах. Ни о чем. Он заботился только о своем наслаждении и теперь стыдился того человека, которым был еще совсем недавно. Этот стыд будет преследовать его всю оставшуюся жизнь. Что ж, отныне ему нести этот крест. Крест, который он заслужил. Но тот человек умер и больше никогда не воскреснет.

Возврата нет.

— Как зовут моего сына, Эмма?

— Джеймс.

Так звали его отца. Еще одна злая шутка судьбы.

— Что ты собираешься сделать с ребенком? — спросил он.

— Я не могу оставить его, Джон! — В ее голосе звенело отчаяние. — Не могу. Он незаконный. Люди будут болтать обо мне. Сплетничать. Говорить гадости. Этого мне не вынести. Боюсь, из меня вышла не слишком хорошая содержанка.

— У тебя слишком мягкий характер для такого занятия, — осторожно заметил Джон. — Мне следовало бы это понять. Так что ты решила?

— Уеду в Америку. Начну новую жизнь. Поэтому и не могу взять ребенка с собой. Почтовый дилижанс прибудет через несколько часов, и я хочу успеть на него. Следующее судно до Нью-Йорка отплывает из Ливерпуля через два дня, и я купила билет. — Она снова шмыгнула носом. — Ужасно эгоистично с моей стороны.

— Вовсе нет. Такое решение вполне оправданно. — Джон глубоко вздохнул и снова заговорил, тщательно выбирая слова: — Если ты не можешь взять с собой младенца, я согласен принять его в дом и вырастить.

— Что? — Эмма исподлобья взглянула на него. — Хочешь растить его в своем доме? Незаконного сына?

— Да.

Глаза Эммы вновь наполнились слезами. Она отвернулась и прижала свернутый платок к носу. И хотя не сказала ни слова, Джон понял: она жалеет, что он женат. Они могли бы растить малыша… их сына… вместе.

Наконец Эмма заговорила:

— Что… что нам делать? Подписать какие-то бумаги? У меня мало времени.

— Мой поверенный живет рядом, на Хай-стрит. Пойдем к нему и все сделаем прямо сейчас. Ты еще успеешь на судно и отправишься в Америку, где начнешь новую жизнь.

— Да-да, — с готовностью согласилась она, облегченно улыбаясь. — Пойдем.

Уже через час бумага, дающие права на сына, лежали у него в кармане. Эмма с радостью сделала все, что от нее потребовалось, и в обмен согласилась на кругленькую сумму. Когда она садилась в дилижанс, он окликнул ее.

Эмма остановилась и обернулась.

— Если тебе когда-нибудь понадобится что-то, деньги или кредит, все, что угодно, напиши мне. — Он попытался улыбнуться, но не смог. — Клянусь, я прочитаю письмо.