Весь июнь они с Виолой почти каждое утро вместе завтракали в постели.

Он постоянно обыгрывал ее в шахматы, но, стараясь загладить вину, проигрывал в пикет. Исполнил свое желание и научил Виолу плавать. Голой. При лунном свете.

Они устроили праздник и пригласили всех соседей. Давали званые ужины для местного дворянства. Затевали скачки в холмах, и он затаив дыхание наблюдал, как летят по ветру золотистые волосы. Джон тратил уйму денег на новые шляпки для Виолы, но ему было все равно.

Июнь сменился июлем. Медленно-медленно пустота в душе Джона, пустота, о существовании которой он не знал до той ночи, проведенной на дожде у ворот парка Гросвенор-сквер, уступала место душевному покою, которого он так жаждал и по которому так тосковал. Война между ними, длившаяся долгих девять лет, казалось, навсегда закончилась, и Джон постепенно стал забывать о том времени, когда Виола не спала рядом с ним в одной постели.

Они часто ссорились. Обычно потому, что она вечно желала поговорить по душам, а Джон всячески старался этого избегать. Но потом они неизменно мирились, и эта часть нравилась ему больше всего. И сколько бы они ни ругались, Джону в голову не приходило ночевать на раскладной кровати в гардеробной.

Он любил дразнить ее, потому что она всегда попадалась на удочку. Когда Виола спросила, нельзя ли пригласить на вечеринку Дилана с Грейс и Энтони с Дафной, он немедленно принял неприступный вид.

— Нет.

Она взглянула на него поверх подноса с завтраком. Такая прелестная… глаза удивленно раскрыты, волосы разметались по белоснежной подушке.

— Почему нет?

— Твой брат ненавидит меня.

— Вовсе нет.

Джон впился зубами в ломтик бекона.

— Он с радостью отсек бы мне голову, если бы мог уклониться от наказания.

— Дилан поможет избежать скандала.

— Ха! Дилан?! Для него нет большего наслаждения, чем стать свидетелем очередной нашей стычки!

— А Грейс и Дафна? — Виола отставила поднос и придвинулась к мужу. — Ты нравишься Дафне. Она всегда была на твоей стороне. Даже когда я считала тебя подлецом, она всегда вставала на твою защиту!

— Правда? — удивился он, но тут же вспомнил лицо невестки в тот день, когда Виола сбежала в Эндерби.

— Я знаю, что такое отчаяние…

— Я очень уважаю жену Тремора, но это ничего не меняет — твой брат ненавидит меня.

Виола прильнула к нему и поцеловала в ухо.

— Может, настало время примирения?

Джон повернул голову и припал к ее губам, после чего откинулся на подушки, глядя на нее сквозь полуопущенные веки.

— Если я соглашусь, — надменно протянул он, — какую награду получу?

Ее рука опустилась на его голую грудь, и она сжала губы, прекрасно понимая, что победила. Но постаралась не улыбнуться и продолжила игру.

— Чего ты хочешь?

Он честно ответил, и Виола покраснела от корней волос до кончиков пальцев на ногах. Через десять дней герцог Тремор и мистер Дилан Мур с женами получили приглашение провести в августе две недели в Хэммонд-Парке.

Теплые безмятежные августовские дни тянулись неспешно. И каждый День Джон находил новые способы рассмешить жену. Сочинял для нее самые абсурдные лимерики, а иногда читал написанные в ее честь стихотворения. Постепенно Виола начала понимать его настроение, хотя заставить его говорить на личные темы было труднее, чем открыть раковину живой устрицы. Обычно Джон отделывался остроумной репликой или небрежной сменой темы. Постепенно она приучилась не задавать подобных вопросов, поняв, что он расскажет ей очередные подробности из собственной жизни, когда будет готов, и ни секундой раньше.

В тех редких случаях, когда он делал это, она всегда терялась от неожиданности. Как-то вечером, когда они сидели в библиотеке и Виола просматривала меню для предстоящей домашней вечеринки, Джон наконец рассказал о бисквите.

В это время Виола читала список блюд, предложенных миссис Миллер и качала головой.

— Нет-нет, — бормотала она себе под нос, — это никак не пойдет.

Она подняла перо, окунула в чернила и вычеркнула одно блюдо.

— Что именно? — осведомился Джон, опустив газету.

— Паштет. Энтони терпеть не может паштет. Всегда терпеть не мог. При мысли о печени он зеленеет. Я не подвергну его такому испытанию.

— Хотелось бы видеть, как зеленеет Тремор, — рассмеялся Джон.

— Немедленно прекрати! — Она послала мужу предостерегающий взгляд. — Эта вечеринка отчасти затевается для того, чтобы вы забыли о старых обидах, помнишь? Я так хочу, чтобы вы стали друзьями.

— Знаю, знаю, — страдальчески вздохнул муж. — Значит, никакой печени. Каких еще деликатесов мы лишимся во время визита твоего братца?

— Не будет никакого бисквита, если тебя именно это беспокоит, — мягко пообещала она.

— Да уж, постарайся, иначе я уволю миссис Миллер. Впрочем, такой ошибки она не сделает.

Виоле хотелось расспросить его подробнее, но она знала, что он ничего не скажет, поэтому вновь обратилась к меню. Вычеркнула ненавистную баранину и заменила говяжьим филеем. Добавила шоколадное ассорти, потому что Дафна обожала шоколад, и стала размышлять над выбором вин, когда Джон неожиданно заговорил.

— Все потому, что умерла моя сестра, — признался он так тихо, что она едва расслышала.

— Твоя сестра?

Виола изумленно уставилась на него, пораженная репликой, исходившей, казалось, из ниоткуда. Муж не смотрел на нее. Уставился в газету.

— Бисквит. Все из-за моей сестры Кейт. Мне было семь, и я ужинал наверху в детской, когда вошла моя старая няня. От нее я все и узнал. Мать не потрудилась покинуть Париж, где жил ее любовник, а отец был в Йоркшире, в доме своей любовницы. Знаешь, это очень странно, — добавил он так мягко, что самый звук его голоса надрывал сердце.

Виола подошла к нему, встала на колени и положила ладонь на его ногу.

— Что тут странного?

— Как воспоминания могут возвращаться и терзать тебя, хотя все случилось много лет назад. Я не помню подробностей. Только чертов десерт, стоявший передо мной. Я сидел, глядя в чертову чашку, когда няня рассказывала, что случилось. И в голове вертелась только одна мысль — Кейт любила бисквит больше всего на свете, но больше она никогда его не попробует.

Его рука сжалась в кулак, сминая газету.

— Даже после стольких лет я тоскую по сестре, — выдавил он сквозь зубы, словно каждое слово вырывали у него силой.

Выпустив газету, он потер глаза яростным, быстрым движением, отвернувшись от жены.

— Видишь ли, Кейт делала мою жизнь сносной. С тех пор прошло двадцать восемь лет, и пусть это звучит глупо, но каждый раз, когда я вижу бисквит, красный джем, желтый заварной крем и белые сбитые сливки, словно снова становлюсь семилетним мальчишкой. Родители находятся в сотнях миль от дома, моя сестра мертва, а в желудке ужасное, тошнотворное чувство.