— Мой меч окроплён святой водой, — предупредил Анджей.

— Мой — всего лишь кровью, — ухмыльнулся Ирвальд, — я уйду, если скажешь, где твоя сестра.

— Не знаю, — ответил Анджей, — а если бы и знал, то не сказал.

— Что ж ты таким смелым заделался? Где ж ты был, когда её хотели казнить?

— Не твоего ума дело, Сатана! Лучше скажи, зачем по её душу пришёл?

— Она моя жена.

— Жена? — Анджей вздрогнул и, забывшись, посмотрел ему в глаза, — стало быть, она и вправду ведьма?

— Нет, не ведьма, — успокоил его Ирвальд, — а ты, я вижу, всё ж глупец!

Анджей вскрикнул, выронил меч и рухнул на пол, скошенный мороком. Ирвальд снял плащ и обернул вокруг его тела. Затем свистнул, и в конюшню заглянул ядокрыл. Юрею пришлось согнуться, чтобы пройти под низким потолком. Ирвальд снял поводья, висевшие на стене, и привязал ими тело боярина к спине зверя. Затем вывел Юрея из конюшни, вскочил на спину, и они рванули что было мочи прочь из Залесья.

К тому моменту к конюшне начали сбегаться люди — кто с вилами, кто с топором. Позади, тяжело передвигая короткими толстыми ножками, спешил поп, размахивая кадилом. В другой руке у него был здоровенный крест, поблескивающий на солнце серебром. Однако конюшня оказалась пуста, на полу валялся лишь меч Берестовича, а самого хозяина не было. Собравшимся оставалось лишь гадать — то ли боярина действительно сожрал сатана, то ли старцам привиделась спьяну всякая нечисть.

Глава 32

Ирвальд бросил Анджея на каменный пол и плеснул ему в лицо холодной воды.

— Вставай, боярин! Нечего спать.

— Пропади ты пропадом, — ответил Анджей, с трудом поднимаясь на локтях. Голова шла кругом, как после доброй попойки.

— Ты поговори мне ещё! — пригрозил Ирвальд, — я с тебя шкуру с живого спущу.

— Не мудрено, что ты ищешь свою жену, — не унимался Анджей, — видать, от ласки такой дала дёру.

Ирвальд пнул его ногою под рёбро. Кости затрещали, а боярин согнулся пополам, корчась от боли.

— Будешь ещё умничать, стану резать на куски, — Ирвальд не шутил, — рассказывай, что знаешь.

— Можешь пытать меня, Сатана, — просипел Анджей, — с тех пор, как она пропала из темницы в Хориве, от неё не было ни весточки.

— Что знаешь о Бореводе?

— Не слышал о таком.

— Не лги!

— Я б и рад солгать, Сатана. Но я не знаю никого с таким именем.

— Что за слава за твоей сестрой водится? — Неожиданно спросил Ирвальд, — отвечай!

— Какая слава? — зло воскликнул боярин, — ты мою сестру с грязью не мешай! Ни с каким Бореводом, как ты говоришь, она бы путаться не стала.

— Что ж её ведьмой-то назвал?

— Да ты и сам знаешь. Красивая она больно. Кому радость, а остальным — соль в глазах. Скажи-ка лучше, по доброй ли воле она за тебя пошла?

— По доброй!

— Не верится…

— А ты поверь, — посоветовал ему Ирвальд, — посиди здесь, поразмысли. Может, ещё чего надумаешь рассказать. Есть-пить захочешь, глядишь, и язык развяжется.

Ирвальд велел Себрию кинуть Анджея в темницу к Тадеушу и пустить по долине слух, что держит их в заточении. Ему было ясно, что ни один из них ничего не знает о Ярушке. Однако Ирвальд и не думал их отпускать. На случай, если жена действительно сбежала, ему было, что предложить ей, чтоб вернулась обратно — пусть, хоть ради того, чтобы ещё раз взглянуть в её лживые глаза. Скрепя сердце, Ирвальд всё же допускал такую мысль. Она сочилась ядом, отравляя кровь. Ирвальд не мог ни спать, ни есть, ни заниматься привычными делами. Словно безумный, он часами плавал в пещерном озере, неистово рассекая руками толщу воды, но всё никак не мог успокоиться.

А к вечеру во дворе раздался шум. Ирвальд выглянул в окно и увидел Себрия, несущегося со всех ног к замку. В руках его был небольшой свёрток.

— Хозяин, — кричал он что есть мочи, — хозяин!

— Что стряслось?

Ирвальд спустился вниз, и от увиденного сердце его оборвалось. На руках конюшего лежало маленькое тельце понурыша — грязное, посиневшее, смердящее гниющим мясом.

— Он вот-вот издаст последний вздох, — поторопил его Себрий.

Ирвальд забрал тельце и положил на скамью. Обхватив голову Миклоша руками, он стал шептать заклинания. Мало-помалу румянец возвращался на щёки понурыша, и вот он уже смог вздохнуть и пошевелиться.

— Он очень серьёзно ранен, — сказал Ирвальд, — столько сил ушло. Где ты его нашёл?

— В лесу, — ответил Себрий, — я увидел, как псы косяками валят куда-то в чащу, и пошёл следом. На поляне валялось много болтушек — все мёртвые и уже начали смердеть. Я разогнал псов, чтобы посмотреть, что такое могло случиться. И вдруг наткнулся на него. Он весь был покрыт сухоцветом, и если бы не застонал, я прошёл бы мимо.

— Миклош! — позвал Ирвальд, — Миклош, ты слышишь меня?

Понурыш прохрипел что-то неразборчивое, на губах выступила пена.

— Дадим ему отдохнуть, — сказала Зельда.

— Нет, пусть говорит!

Ирвальд склонился над губами понурыша и вдохнул в него ещё немного исцеляющей силы.

— Миклош, ты знаешь, где моя жена?

— Не помню. В голове туман, — прошептал Миклош, — почти ничего не помню…

— Напрягись, Миклош, — настаивал Ирвальд, схватил его за плечи и начал трясти. Голова понурыша болталась из стороны в сторону, пока он не отвернулся, изрыгнув на лавку фонтан зеленоватой жижи.

— Мерзость какая, — скривился Себрио, а Зельда, ворча, пошла за тряпкой.

— Хозяйка была какой-то странной.

— С чего ты взял?

— Не помню, — захныкал Миклош, — но что-то было не так. Она побежала в лес. Там были ещё эти проклятые трескотухи. Они клевали меня. А потом… потом я увидел всадника. Хозяйка сидела рядом с ним на ядокрыле.

— Он схватил её?

— Нет, — Миклош виновато опустил взгляд, — я не помню, чтобы она отбивалась. Но она была странной, не такой, как обычно.

— Как выглядел всадник? Помнишь?

— Я никогда его раньше не видел. Молодой, красивый. И очень злой. Он убил всех птиц и проткнул меня мечом.

— Там лежало немеряно тушек, — задумчиво сказал Себрио, — сложно нарубить столько птиц мечом.

— То был владыка, — сказал Миклош и положил свою маленькую ладошку на руку Ирвальда, — его лицо было синим.

Князь заревел, не в силах сдерживать ярость, и вылетел прочь из замка. Он долго ходил по лесам, не разбирая дороги, срезая мечом колючие кустарники, цеплявшиеся за его плащ. Наконец, Ирвальд сбросил его, как ненужное тряпьё, и стал неистово рассекать мечом воздух, сражаясь с невидимым врагом. Боль душила его, сжимая горло когтистой лапой. Горечь и обида смешались с кровью, пронзая всё тело невыносимой дрожью.