– Если хотите, можете устроить себе перерыв, миссис Коуп, – сказал врач. – Сегодня утром я начал небольшую беседу с ним, пришлось ее прервать, но сейчас я свободен, так что…

– Угу, – буркнула миссис Коуп, не разжимая губ, очевидно, то, что ее выпроваживали, было ей неприятно, хотя и не слишком. И все же она заговорила: – Вы ведь и вчера с ним беседовали, да? – Произнося это, она не сводила с него немигающих глаз.

– Он говорил об этом? – спросил сразу же встревожившийся врач.

Она по-прежнему глядела ему прямо в глаза:

– Язык не только у него работает.

– Да, кто же еще?..

Ответ он прочел в глазах Коуп раньше, чем услышал от нее:

– Недолго она проболела… уже в три часа заявилась… за кем-то из больных доктора Титера приглядеть.

– Да, я знал, она обещала… – начал он, но голос подвел: притворством, будто все идет, как должно, невозможно было укрыться от поднимавшейся волны мрачного предчувствия. Живо припомнилось выражение на лице Харш. Такое же видел он в Атлантик-Сити у сидевших в зале, когда давал описания «самоубийственного» подхода «несомненно, доктор Карр, вам известно про опасно травмирующую возможность вызвать у больного осложнения на третий день после инфаркта в результате любой подобной радикальной процедуры…».

– Я слышала, как доктор Титер рассказывал доктору Уэбстеру о том, что она ему рассказала, – выговорила Коуп. – Прозвучало это довольно дико.

Карр, поперхнувшись, проглотил обратно готовый сорваться с языка вопрос, нельзя было позволить себе изречь или сделать хоть что-то, что послужило бы оправданием вопиющего нарушения медсестрой профессионального кодекса.

Коуп, должно быть, уловила ход его мыслей, потому как сказала:

– Я не знала, стоит ли вам говорить об этом или нет… может, и не следовало бы.

Удалось выдавить из себе только:

– Лечение больного продвигается в нужном порядке – вот что важно.

– Наверное, так, – согласилась она, на сей раз потупив взгляд.

Проследив за взглядом, доктор увидел, как пальцы медсестры нервно теребили бумажку с лекарством, стараясь ее расправить, ненароком смятую в сжатой ладони. Он вспомнил, что говорила ему миссис Стайн о муже миссис Коуп, потянуло выразить все еще невысказанную симпатию, но тут она вдруг подняла глаза.

– Может, не мое это дело влезать… думаю, не мое… только я бы не стала слишком на него давить.

Удивленно воззрившись на медсестру, он спросил:

– А по-вашему, я сильно надавил?

– Уверена, вам об этом куда больше моего известно, доктор.

– Ни у кого из нас нет таких познаний, чтобы хватало, – сказал он с опасливой откровенностью. – Мне нужен любой совет, откуда бы он ни исходил. А вы к нему гораздо ближе, чем я.

– Возможно, я ошибаюсь, только мне кажется, что он боится куда больше, чем показывает.

– Да, полагаю, что такое возможно, – признал врач и умолк, собираясь с мыслями, чтобы задать вопрос. Усилие пропало даром, потому как медсестра повернулась и пошла прочь, бросив уже на ходу: – Если понадоблюсь, можете позвонить.

Медсестра пошла обратно к регистратуре, доктор смотрел ей вслед, недолго помялся в нерешительности, а потом направился дальше по коридору к палате Уайлдера. Как ни ценил он интуитивного чутья миссис Коуп, а все ж не мог убедить себя в серьезности ее ощущений, будто Уайлдер по-настоящему напуган, совершенно точно, что утром на это и намека не было. Хотя все же крайне незначительна разница между травмирующим страхом и осмысленным беспокойством и есть, по крайней мере, запредельная вероятность, что он в своем стремлении вернуть Уайлдера к жизни нажал на него чересчур сильно, подтолкнул к тому, чтобы больной грань переступил. Если так оно и было, Титер только того и ждет, чтобы его подрезать, все только и говорят.

Невзирая ни на какие обстоятельства, ни одному пациенту, попавшему к нему на лечение, не разрешалось вставать с постели до истечения двадцати одного дня. Так было безопаснее: никого из кардиологов никогда не укоряли за смерть больного, которому был предписан постельный режим.

У Аарона Карра вовсе не было страха, что нечто подобное случится с Джаддом Уайлдером, но тем не менее он осознавал риск иного сорта. Со времен самой первой своей публикации по психологической реабилитации инфарктного больного он понимал: его, затронувшего живой нерв профессиональной совести, без всякой жалости предадут позору и осмеянию, если сам он не сумеет того, что, по его же утверждению, легко проделать любому добросовестному врачу. Беда в том, что в руках у Титера обоюдоострый меч, которым он может поразить его, а от расстройства, что его лишили больного, способного много заплатить, он, не колеблясь, пустит в ход любое острие, какое ему окажется выгоднее и удобнее. Все до единого доктора в Окружной мемориальной знали, что больного он себе взял после вмешательства мистера Крауча, и никакие отпирательства никого и никогда не убедят, что он не пообещал вернуть Уайлдера на работу. Если итог окажется таким, то Титер воспользуется им в полной мере. С другой стороны, если Уайлдер надумает не возвращаться в «Крауч карпет», Титер получит возможность опорочить всю его методику. Как тут было не ощутить в себе растущую тревогу от уготованной западни! Однако она вызывала желание осторожничать. Напротив, появилось стремление рвануть к новой цели, адреналин породил возбуждение, от которого ширился шаг и убыстрялась поступь.

Впрочем, в нескольких шагах от палаты Уайлдера он резко замедлил ход, перейдя на цыпочки. Заметив, что миссис Коуп оставила дверь приоткрытой, осторожно подобрался к ней, рассчитывая предварительно немного осмотреться. Палата была погружена в полумрак, горели всего две лампы: маленькая напольная у окна, где сидела миссис Коуп, и лампочка для чтения над изголовьем кровати, которая, по счастью, целиком освещала лицо больного. Доктор Карр немного приободрился, увидев лицо Уайлдера, которое ничего не выражало, не было на нем ни следов страха, о каком говорила миссис Коуп, ни нетерпения, свойственного человеку, попавшему в заключение помимо своей воли. Никаких сомнений: это лицо быстро поправляющегося человека. Через две недели его можно выписывать как полностью выздоровевшего больного. Еще один приступ в течение года крайне маловероятен. После этого ни единого врача нельзя винить за случившееся. К чему желать большего?

Внезапно, даже сам не осознав, что делает, он открыл дверь и переступил порог, напоминая себе, что основная задача – навести Уайлдера на разговор о его конференции «Крауч карпет», и сам несколько удивился дрожанию собственного голоса, которым произнес нарочито обыденное:

– Добрый вечер.

Уайлдер тут же отозвался, воскликнув:

– Проходите! – вложив в это слово толику душевного тепла, хотя улыбка, его сопровождавшая, заметно быстро слетела с губ, а в голосе послышались нотки укоризны: – Я уж было подумал, что вы так и не выберетесь.

– Простите, что возращение мое заняло столько времени, – извиняющимся тоном проговорил Карр, пододвинул к себе стул, стараясь придать движению рук машинальный характер, скрывая точность, с какой установил стул: вполне близко к постели, именно там, откуда лучше всего было видно лицо Уайлдера, и в то же время достаточно далеко, чтобы собственное лицо оставалось в тени. Доктор сел.