Может, ему сны снились. Может, они снились всем солдатам.

А вот Ричардсу снились монахини. Между прочим, та часть операции ему совершенно не понравилась. Когда-то давно, чуть ли не в прошлой жизни, он учился в католической школе. Сморщенные сучки-монахини весьма почитали порку, но он их уважал: скажут, как отрежут! Поэтому бойня в монастыре пришлась Ричардсу не по нутру. Почти всех сестер он застрелил спящими, но одна, как назло, проснулась и открыла глаза, точно ждала его. Она стала жертвой номер три — не сморщенная летучая мышь, а молодая и миловидная. Монахиня увидела его, закрыла глаза, прошептала молитву, и Ричардс застрелил ее через подушку.

Впрочем, одной монахини Ричардс недосчитался — свихнувшейся Лейси Антуанетт Кудото. В файлах епархии обнаружился результат ее психиатрического освидетельствования. Нет, этой дуре никто не поверит, а если и поверит, след все равно оборвется в западной Оклахоме, где якобы свихнувшиеся агенты ФБР застрелили деревенских копов и взорвали десятилетнюю развалюху «шеви-тахо» (чтобы восстановить уничтоженный автомобиль, понадобятся пинцет, микроскоп и пара тысячелетий!).

Все-таки жаль, что пришлось застрелить ту молодую монахиню!

Ричардс сидел в своем кабинете и смотрел на мониторы системы безопасности. Судя по временной отметке, было 22:26. Уборщики суетились у гермозон — ввозили клетки с кроликами, которых «светлячки» не ели. Началась голодовка с Ноля, а с появлением Картера или парой дней позже перекинулась на остальных. Причина оставалась загадкой, но если Управление по специальным видам оружия возьмет «светлячков» под свое крыло, голодать им не придется. Ричардс к этому времени надеялся заниматься подледной рыбалкой и строить иглу.

Ричардс взглянул на гермозону Эми. У кроватки девочки дежурил Уолгаст. Сайкс принес ему портативный биотуалет, который завесил нейлоновой шторкой, и койку. Только Уолгаст не спал, он сутками не отходил от девчонки, держал ее за руку, что-то ей рассказывал. Что именно, Ричардса не интересовало. Тем не менее он смотрел на них часами, так же как на Бэбкока.

Взгляд, как намагниченный, метнулся к гермозоне Бэбкока. Джайлс Бэбкок, Субъект Номер Один, висел на прутьях вниз головой. Жуткие оранжевые глаза смотрели прямо в камеру, челюсти бесшумно жевали воздух: «Ты принадлежишь мне, Ричардс, а я — тебе. Мы все для кого-то предназначены. Я — для тебя».

«Да, да, конечно, — думал Ричардс. — Катись, катись куда подальше!»

На поясе зазвонил внутренний телефон.

— Пост охраны у главного входа! — представился звонивший. — Сюда какая-то женщина пришла.

Ричардс взглянул на монитор, который показывал караулку: часовые, как обычно, дежурили парами — один прижимал к уху телефонную трубку, другой держал наготове автомат. Женщина стояла чуть поодаль, точно пряталась от яркого света караулки.

— Так в чем проблема? — удивился Ричардс. — Гоните ее.

— Сэр, проблема именно в этом, — отозвался часовой. — Ее не прогнать! Машины рядом нет. Судя по всему, она пешком пришла.

Вглядевшись в монитор, Ричардс увидел, как первый часовой бросил радиотрубку и снял с плеча автомат. «Эй! — закричал он. — Не приближайся! Стой, не то стрелять буду!» Затрещали выстрелы, часовые умчались во мрак, но брошенная в грязь радиотрубка позволила Ричардсу расслышать еще два выстрела. Прошло десять секунд, двадцать, и часовые вернулись ни с чем, как тут же догадался по их виду Ричардс.

Первый часовой поднял трубку и посмотрел в камеру.

— Сэр, она сбежала. Разыскать ее?

Господи, только этого еще не хватало!

— Что хоть за женщина?

— Чернокожая, говорит с иностранным акцентом, — ответил часовой. — Заявила, что ищет какого-то Уолгаста.

Брэд не умер от вируса — ни сразу, ни в следующие два дня. На третий он рассказал Эми историю.

— Жила-была девочка. Совсем крошка, еще меньше тебя. Звали девочку Ева. Мама и папа очень ее любили. В ночь после ее рождения папа взял Еву из колыбельки, стоявшей в палате, где они втроем ночевали, и прижал к себе. Отныне девочка стала его частью. По-настоящему, без всякого преувеличения, она поселилась в его сердце.

Над кроватью притаилась камера слежения — кто-то подсматривал и, вероятно, подслушивал, только Брэда это не беспокоило. Время от времени заходил Фортс, брал у Эми кровь, менял препараты на штативе капельницы, а Уолгаст все говорил и говорил: он рассказывал Эми историю, которую прежде не доверял никому.

— А потом с сердцем Евы что-то случилось. Оно… — Брэд невольно коснулся своей груди. — …Оно стало усыхать. Тело росло, а сердце усыхало. Вскоре перестало расти и тело. Папа мечтал отдать Еве свое сердце, ведь оно принадлежало ей с самого начала. Оно билось только для Евы. Папа хотел, но, разумеется, не мог. Никто не мог ничего сделать, и, когда Ева умерла, папино сердце умерло вместе с ней. Евиным родителям стало трудно любить друг друга: их любовь наполнилась грустью и тоской по бедной малышке.

Брэд рассказывал все без утайки, душу изливал. С окончанием исповеди закончился день.

— Потом появилась ты, Эми. Я тебя нашел… Получилось, будто… будто Ева ко мне вернулась. Не покидай меня, Эми! Вернись, пожалуйста, вернись! — Брэд поднял голову, открыл глаза, а вслед за ним открыла глаза и Эми.

13

Лейси бежала по лесу — согнулась в три погибели и металась от дерева к дереву. Быстрее, только бы от солдат оторваться! Студеный разреженный воздух больно царапал легкие — монахиня прижалась к старой сосне и постаралась отдышаться.

Страха Лейси не чувствовала. Прорывающиеся сквозь подлесок пули — ерунда, они ведь даже близко не подлетали! Да и как эти маленькие металлические цилиндрики могут человеку навредить? Разве крохотные пульки станут препятствием после того невероятного пути, который преодолела Лейси? Разве испугают ее после стольких невзгод и трудностей?

Лейси выглянула из-за толстого, как колонна, ствола. Сквозь подлесок она видела яркий свет караулки и слышала голоса часовых, вспарывавшие тишину безлунной ночи: «Чернокожая говорит с иностранным акцентом», — произнес в трубку первый, а второй без конца повторял: «Черт, задаст он нам перца! Как же мы упустили эту сучку? Как? Ты же даже не целился, мать твою!»

Солдаты явно боялись того, с кем говорили по телефону. Только Лейси знала: этот человек — никто и ничто, он пустое место, а солдаты — пешки, лишенные собственной воли и разума. Совсем как те, что много лет назад орудовали в поле. Лейси помнила, как час за часом они терзали ее, терзали, терзали. Они старались что-то у нее отнять: Лейси читала это в их кривых улыбках, чувствовала в зловонном, обжигающем лицо дыхании. Так и получилось: они отняли. А Лейси простила их и вернула отнятое — прежнюю, настоящую себя и многое другое.

Лейси закрыла глаза и чуть слышно зашептала: «Но Ты, Господи, щит предо мною, слава моя и Ты возносишь голову мою. Гласом моим взываю к Господу, и Он слышит меня со святой горы Своей. Ложусь я, сплю и встаю, ибо Господь защищает меня. Не убоюсь тем народа, которые со всех сторон ополчились на меня. Восстань, Господи! спаси меня, Боже мой! ибо Ты поражаешь в ланиту всех врагов моих; сокрушаешь зубы нечестивых»[8].