меньше недели, но с кем бы ни заговорила, все заверяют, что Бликс была невысокого мнения о Ноа. Даже он сам так сказал. Должно быть, это было эпично. Может, вы тот человек, который объяснит мне, почему так вышло?

— Уже нет. Я дал зарок.

— Зарок?

— Зарок молчать, когда дело доходит до критики других людей, особенно если тот, о ком идет речь, был связан браком с моим собеседником. Или сейчас с ним живет. Такой уж у меня принцип.

— Ну, мы не живем вместе в этом смысле, — говорю я. Патрик по-прежнему смотрит на меня, и я добавляю: — Даже ничего похожего, уж поверьте. Он просто не съезжает, потому что записался на какие-то курсы, и мы проводим эксперимент. Хотим доказать, что нам удастся прожить под одной крышей три месяца и не поубивать друг дружку. Чтобы на старости лет оглянуться на прошлое и увидеть, как хорошо мы поладили. Чтобы получить качественно иной разрыв.

Патрик улыбается мне.

— Оставлю всё это без комментариев. — Он ведет меня в кухню, которая на самом деле всего лишь закуток при гостиной чуть больше шкафа площадью, куда втиснуты крошечная плита, раковина и холодильник. На кухонном столе стоит яблочный пирог с одним отсутствующем кусочком. — Давайте есть печенье, ладно? Или вы предпочтете пирог? А может, и то и другое?

— Печенье для вас, — говорю я, и Патрик смеется. — Тогда и то и другое.

Он отрезает каждому из нас по куску пирога, насыпает печенье в картонные тарелки, и мы стоим в кухне, поедая все это. Пирог исключительно маслянистый и нежный, с кисловатыми яблоками и слоистой корочкой. И изумительно вкусный, я не могу перестать восторженно охать и ахать, нахваливая его.

— Да, я тут в последнее время экспериментирую с корочкой. Знаете, все тот же вечный вопрос, что добавлять: топленое сало или масло. На этот раз испек с маслом. Думаю, с салом выйдет рассыпчатее, но…

— О боже, я голосую за этот пирог. С маслом и только с маслом!

— Возьму на заметку, — кивает он.

Мы некоторое время молчим, жадно поглощая пирог, а потом я спрашиваю:

— Вы давно здесь живете?

Он хмурится. В льющемся с потолка зеленоватом люминесцентном свете мне лучше видно его лицо. Кожа вокруг левого глаза сильно натянута, так что видна слизистая, розовая и гладкая, как внутренняя поверхность ракушки, и это выглядит несколько шокирующе. Правый глаз в порядке, смотрит на меня с непонятным выражением.

— Выходит, теперь уже три с половиной года. Налить вам чего-нибудь? Вы, может, из тех людей, которые запивают пирог молоком?

— Нет, спасибо, — отнекиваюсь я. — Ну а до того, как тут поселиться, вы знали Бликс?

— Нет. Я встретился с ней как-то перед художественным музеем. У меня был, скажем так, не самый лучший момент в жизни, и вдруг она стала мною командовать, хоть мы и были незнакомы. Пообщалась со мной немного, а потом заявила, что мне нужно переселиться в ее дом.

— Неужели? И вы так и сделали? Просто взяли и переехали, потому что она так велела?

— А вы взяли и приехали сюда, потому что она так велела?

— Ну… наверно, да, если вы так ставите вопрос.

— Ага. Она знает о людях, где им надо быть. Вы разрешите мне задать вам серьезный вопрос? Теперь, когда вы купили куртку, я могу предположить, что этим вы выразили намерение стать бруклинисткой на веки вечные? Вы остаетесь?

Вот тут-то меня и накрывает осознание того, что мое решение продать дом всерьез затронет его жизнь. Что, если ему придется переехать?

Я ставлю тарелку на кухонный стол.

— Мне немного странно это говорить, но я не думаю, что останусь тут. Правда. Мне вроде как нужно будет вернуться к своей жизни. Да и, по сути, я не жительница мегаполиса, понимаете? Бликс написала в завещании, что я должна провести тут три месяца, так что это я, конечно, сделаю…

— Ага. Я знаю насчет трех месяцев.

— Правда? Она что, всем рассказывала?

— Всем? Не уверен, что все в Бруклине об этом знают, но мы, ее ближайшие друзья, конечно в курсе.

— Народ, наверное, расстроится, если я тут не останусь. Если нарушу ее планы. Я права?

— Ну, мы не то чтобы ждем, что всё тут навсегда останется без изменений. Если вы не хотите здесь жить, незачем себя заставлять. Вряд ли Бликс собиралась запереть вас в Бруклине, как в тюрьме.

— Но, блин, у меня возникает чувство вины. Бликс явно верила, что я сохраню здесь всё, как было при ней.

— Ох, Марни, бога ради, да не грузитесь вы всем этим. Может, Бликс дала вам право первой получить этот дом, а если он вам не нужен, давайте не забывать, что она там, у себя в загробном мире, не сидит сложа руки и приведет сюда нового подходящего хозяина. Как вам такой вариант?

Я таращусь на Патрика, пока он не просит меня прекратить. Он говорит, что не выносит, когда люди на него глазеют.

— Так или иначе, последнее, чего добивалась Бликс, — добавляет Патрик, — это чтобы вы чувствовали себя виноватой. Неважно, сохраните вы дом или продадите. Поступайте как сочтете нужным. Именно этого она и хотела.

— Но вы-то что будете делать, если я продам дом?

— Что я буду делать? — Он будто деревенеет. — Останусь тут или перееду куда-то. Так же, как Джессика и Сэмми. Мы все — люди весьма транспортабельные, знаете ли. Я понимаю, что выгляжу как парень, у которого нет особых вариантов, но даже я способен отыскать новое жилье.

— Простите. Я не имела в виду… — Я чувствую, как к лицу приливает кровь.

— Никаких больше извинений и комплексов вины в этом разговоре, — произносит Патрик. — Лимит и так уже исчерпан.

Именно в этот миг в помещение вбегает полосатый кот, который мяукает, будто давно уже вел с хозяином разговор и теперь ему немедленно нужно договорить что-то важное.

— А это у нас кто? Ты тот парень, который тиснул кошелек Патрика и заказал в Сети консервы из тунца? — Я наклоняюсь погладить кота, который бежит прямо ко мне и начинает тереться об мои руки.

— Это Рой. Вот кто по-настоящему живет в этой квартире! Он пришел за вашими печеньками. Я — тот, кто тоскует по Бликс, а он — тот, кто считает, что мы должны есть печенье, а еще, возможно, жарить рыбу и чаще менять кошачий лоток.

Я выпрямляюсь и говорю:

— Вам ее не хватает. Очень вам сочувствую. Должно быть, это громадная потеря.

— Так и есть. Мне очень ее не хватает. —