Двор был довольно тесным, а тропа меж надгробий узкой и заросшей, и поэтому потребовалось немало времени на то, чтобы подкатить три инвалидных кресла к вырытой могиле.

Местный викарий уехал в отпуск, а его заместитель, по всей видимости, ничего не знал о Тойнтон-Грэйнж и весьма удивился при виде четырех плакальщиков в коричневых монашеских балахонах. Он спросил, уж не францисканцы ли приехали, чем вызвал у Дженни Пеграм приступ истерического хихиканья. Ответ Энсти — хотя Дэлглиш его не слышал, — кажется, не убедил священника. В итоге заместитель викария, озадаченный и неодобряющий, провел церемонию на тщательно рассчитанной скорости, будто хотел как можно быстрее очистить двор от заразы самозванцев. Горстка участников похорон спела по предложению Уилфреда любимый гимн Грейс «О ангелы». На взгляд Дэлглиша, этот гимн больше прочих не подходил для любительского исполнения, да еще без аккомпанемента. Неуверенный, нестройный хор голосов надтреснуто и визгливо выводил мелодию, разносившуюся в ясном осеннем воздухе.

Цветов не было. Их отсутствие, густой запах свежевскопанной земли, янтарные лучи осеннего солнца, вездесущий запах дыма, даже ощущение незримых вопрошающих глаз, что с болезненным любопытством подглядывали в просветы живых изгородей, — все это вызвало у Дэлглиша до боли отчетливые воспоминания об иных похоронах.

Тогда ему исполнилось четырнадцать лет, и он прибыл из школы на коротенькие каникулы. Родители как раз отдыхали в Италии, и приход возглавлял отец Бэддли. Сын одного из местных фермеров, застенчивый восемнадцатилетний юноша, приехавший домой на выходные после первого семестра в университете, взял отцовское ружье и застрелил обоих родителей, пятнадцатилетнюю сестру, а под конец и самого себя. Семья была очень любящая, парень считался нежным и почтительным сыном. Для юного Адама, который успел вообразить, будто влюблен в погибшую девочку, все это стало ужасом, затмевающим любые кошмары последующей жизни. Трагедия, необъяснимая и жуткая, сначала повергла деревню в оцепенение. Затем горе быстро сменилось волной сверхъестественного гнева и отвращения. Никто и помыслить не мог о том, чтобы юношу похоронили в освященной земле, а потому отец Бэддли, мягко, но неуклонно настаивавший, что вся семья должна упокоиться в одной могиле, временно сделался изгоем общества. Похороны, дружно бойкотируемые всей деревней, состоялись в такой же ясный осенний день. Близких родственников у погибшей семьи не было. Присутствовали только отеп Бэддли, церковный сторож и Адам Дэлглиш. Четырнадцатилетний подросток, закоченевший от непостижимого горя, сосредоточился на том, чтобы отвечать по книге, стремясь отделять невыносимые слова от их смысла, видеть в них лишь черные, ничего не значащие символы на странице молитвенника и твердо, даже небрежно, произносить их над разверстой могилой. И теперь, когда незнакомый священник поднял руку, дабы прочесть над телом Грейс Уиллисон последнее благословение, Дэлглиш увидел вместо него хрупкую, выпрямившуюся во весь рост фигурку отца Бэддли с чуть всклокоченными от ветра волосами. Когда первые комья земли упали на крышку гроба и Адам повернулся, чтобы уйти, он почувствовал себя предателем. Воспоминания о давно минувшем дне, когда отец Бэддли положился на него не напрасно, лишь разбередили и укрепили гнетущее ощущение неудачи.

Наверное, это и заставило коммандера ответить резкостью Уилфреду, когда тот подошел к нему и сказал:

— Мы сейчас едем на ленч. Семейный совет начнется в половине третьего, а вторая часть около четырех. Вы уверены, что не хотите помочь нам?

Дэлглиш открыл дверцу машины.

— Вы можете привести мне хоть одну причину, по которой стоило бы это сделать?

Уилфред отвернулся; вид у него был почти сконфуженный. Джулиус негромко рассмеялся:

— Старый дурачина! Неужели он и правда думает, будто мы не знаем — он затеял совет только потому, что уверен: все решат, как он захочет. Каковы ваши планы на сегодня?

Дэлглиш ответил, что еще не определился. На самом деле он хотел развеять приступ отвращения к самому себе прогулкой вдоль обрыва до Веймута и обратно. И общаться с Джулиусом Адаму не хотелось.

Он зашел в ближайший же паб, чтобы перекусить сыром с пивом, быстро доехал до «Надежды», переоделся в спортивные брюки и ветровку, а после двинулся на восток по скальной тропе. Нынешняя прогулка разительно отличалась от той, первой, на следующий день после приезда сюда. Тогда только что пробудившиеся чувства Дэлглиша были особенно восприимчивы к звукам, цветам и запахам. Теперь же он энергично шагал вперед, погрузившись в раздумья и не сводя глаз с тропы, практически не замечая даже натруженного, свистящего гула моря. Скоро придется принимать окончательное решение насчет работы… Ладно, с этим можно погодить пару недель. Пока же предстоят более срочные, пусть и менее тягостные решения. Сколько еще медлить в Тойнтоне? Предлогов для задержки больше нет. Книги разобраны, коробки скоро надо будет завязывать. А он так и не продвинулся в решении проблемы, которая держала его в коттедже «Надежда». Шансов решить тайну письма, в котором отец Бэддли вызвал Дэлглиша, почти не оставалось. Живя в домике старого священника, спя на его кровати, Дэлглиш словно вобрал в себя что-то и от его личности. Он почти всерьез верил, будто чует присутствие некоего зла. Непривычное, чужое свойство, которое Адам наполовину осуждал и которому точно не доверял. И все же оно все усиливалось и усиливалось. Теперь он был практически уверен, что отца Бэддли убили. Однако стоило взглянуть на доказательства беспристрастным взглядом полицейского, как дело таяло в руках, точно дым.

Наверное, потому, что Дэлглиш с головой ушел в эти непродуктивные размышления, туман застиг его врасплох. Он поднялся с моря внезапной физической преградой, белесой, все застилающей мутью. Только что еще коммандер шагал под лучами медового солнца и свежий ветер щекотал волоски у него на шее и руках, а в следующую секунду солнце, цвета, запахи вдруг куда-то исчезли, и Адам застыл средь тумана, пытаясь отмахнуться от него, растолкать, точно враждебную силу. Туман лип к волосам путника, хватал его за горло, гротескными узорами клубился над мысом. Дэлглиш следил, как перекрученная полупрозрачная вуаль стелется по зарослям ежевики и папоротника, увеличивая и искажая очертания, скрывая от глаз тропу. Вместе с туманом пришла неожиданная тишина. Впрочем, Дэлглиш понял, что мыс звенел птичьими голосами, только теперь, когда они вдруг умолкли. Молчание казалось каким-то неестественным. А вот гул моря усилился, стал вездесущим, беспорядочным, угрожающим — словно бы наступал, тесня со всех сторон. Как пойманный зверь, море то глухо стонало в угрюмой покорности, то рвалось на свободу и с ревом бессильной ярости бросалось на высокие камни.

Дэлглиш повернул обратно, сам не зная, далеко ли идти. Возвращение обещало стать трудной задачей. Он утратил чувство направления и мог ориентироваться лишь по убегающей из-под ног полосе утоптанной земли. Однако Адам рассудил, что, если идти медленно, опасность не будет велика. Тропу, конечно, видно с трудом, зато почти по всей длине ее обрамляют заросли ежевики—очень удобный, хотя и колючий барьер, на случай если он вдруг собьется с пути. В какой-то момент туман вроде бы чуть приподнялся, и Дэлглиш уверенно прибавил ходу. Но это оказалось ошибкой. Хорошо еще, коммандер вовремя осознал, что идет по самому краю пересекавшей дорогу широкой трещины. А полоса, которую он принимал за край движущегося тумана, на самом деле — бахрома пены на утесе в пятидесяти футах под ним.