— Ну как же! Отбить у венгров и вернуть Галич. Много воинов из галицкого и соседнего волынского княжеств примкнуло к Батыю. Ну а мы вот присоединились к Кхайду, ударившему по Польше. У нас с ним здесь тоже общее дело.

— У кого это у вас?

— У новгородской дружины, десятником коей я являюсь! — не без гордости заявил Дмитрий. — Возле урочища Игнач Крест новгородцы заключили с татарами договор. Согласно грамоте, полк конной рати из охочих людей Господина Великого Новгорода отправился в Польшу вместе с татарами.

— Но зачем?!

— Ох, и глуп же ты, Василь! Польша склонила голову перед немцами, превратившись, по сути, в лен Тевтонского ордена. Крестоносцы начинают хозяйничать тут как у себя дома. И потом, по польским землям коннице татар все-таки проще добраться до тевтонов, чем по новгородским лесам и прусским болотам.

— Да на кой ляд им туда добираться?!

— У татар есть свои лазутчики — магометянские купцы, торгующие по всей Европе. У Новгорода тоже имеются глаза и уши на орденских землях. И нам, и бесерманам стали известны тайные планы магистра Конрада Тюрингского. Замыслы эти одинаково тревожат и новгородцев, и татарских ханов.

— Ты говоришь о крестовом походе, который готовят тевтоны? — поразился Бурцев. — Вы хотите воспрепятствовать ему с помощью татар?

— Ну да! — Дмитрий вскинул брови. — А ты, Василь, оказывается, знаешь гораздо больше, чем полагается знать простому страннику.

Бурцев поспешил сменить тему:

— И кто же руководит новгородской дружиной?

Дмитрий помрачнел:

— Мы все здесь повольники. Сами выбираем себе воеводу, когда нужно. Перед походом Федора Посадского выбрали. А его убили под Краковом. Нового воеводы пока нет. Вот и идем как часть гвардии Кхайду-хана.

— Повольники? Что это значит?

— Бедный, но вольный люд, который сам по себе. Ратников бывших среди нас много, беглые есть. Я вот, к примеру.

— Ты? Беглый?

— Ага, — осклабился десятник-унбаши. — В прошлом — боярский холоп с Рязанщины. Мои родители в деревеньке жили, неподалеку от верховий Дона, аккурат на границе — между рязанским и черниговским княжествами да половецкими степями. Но неспокойно там. За человека мирного оратая никто не держит. Ограбить и убить любой может, кто в кольчуге да с мечом или саблей. Ну, я и подался в Новгород.

— А вниз по Дону отчего не спустился? Там тоже вроде беглый люд должен собираться — казаки.

— Не слыхал о таких. Да и разве пройдешь живым нынче по дикой степи-то? Скорее в полон попадешь али живота лишишься. Нет, степь я не люблю. Я лесами пробирался — через черниговские да смоленские земли. Так с Дона в Новгород и дошел.

— Значит, ты не абы какой, а донской Дмитрий? — усмехнулся Бурцев. — Дмитрий Донской в союзниках у татар! Во как!

— Ну да, донской, — не понял юмора десятник. Да и где понять-то за сто сорок лет до Куликовской битвы. — А чего ты скалишься, Василь?

— Просто рад, что попал под начало такого бывалого унбаши.

— Вот это правильно! Держись меня, парень, — не пропадешь. Драться ты горазд. А все остальное как-нибудь образуется. Даст бог, еще вернемся в Новгород с победой над тевтонами.

Бурцев призадумался.

— Но ведь пока что русичи в ханском войске только с поляками бьются…

— Стычки были, — согласился Дмитрий. — А вот настоящих битв — нет. У нас с ханом на то уговор с самого начала. Кхайду выставит нас против тевтонов, а до тех пор мы просто помощники в походе.

Бурцев недоверчиво поднял бровь:

— Неужели хан учитывает пожелания всех своих союзников?

— Наши — учитывает. А как не учитывать, если Русь у него в тылу осталась? Тут поневоле с нами считаться приходится. И потом, я ведь тебе сказал: русичи в ханской гвардии состоят. Ну, вроде как большая дружина из лучших воинов. А дружинников-нукеров своих Кхайду бережет для решающего сражения. И нас вместе с ними. Да и понимает хан прекрасно: толку от нас будет больше, если поставить нас против наших же заклятых врагов — псов-рыцарей немецких.

— А как же Федор, которого под Краковом убили? Значит, погнал-таки Кхайду новгородцев на штурм польского города?

— Никто нас никуда не гнал. К Кракову мы подошли, когда город уже пал. А Федора живота лишили на следующий день. Ватага лесных татей то была.

М-да. Знавал Бурцев тут одного татя — по имени Освальд.

— Только мы отошли от города, — хмуро продолжил сотник, — как наткнулись на поляков. Выскочили они, окаянные, из леса, с деревьев стрелы метать начали, в драку полезли. И ведь хорошо дрались, стервецы! Я там схлестнулся с одним… Здоровенный такой. Супостат мне кистенем щит проломил, с коня сбросил. Совсем бы зашиб, не подоспей Бурангулка. Лук у него тогда был по-походному — с приспущенной тетивой, но Бурангулка с сабелькой вокруг того поляка кружил, пока я в себя не пришел. А там уж и я обозлился. Завалил татя лесного вместе с лошадью — да голыми руками. Меч-то свой обронил. Но зубы ворогу и так вышиб — без меча. Потом гляжу, Бурангулку сбил с коняги польский рыцарь. Усатый такой пан, вроде вожак, видать. А мне как раз под руки веточка попалась. Хорошая веточка — что твое бревнышко. Им я рыцаря и отогнал. В общем, отбились мы. Но Федора и еще трех человек потеряли. И у Бурангуловых лучников урон был большой…

«Узнаю добжиньца, — подумал Бурцев. — И Збыслава тоже трудно не узнать».

— А с воеводой краковским Владиславом Клеменсом новгородцам драться приходилось? — осторожно поинтересовался он.

— Слыхали, слыхали о таком. Говорят, храбро бились поляки в его дружине, многих татар положили. Но воеводу одолел передовой отряд Кхайду-хана. Мы же краковских дружинников в глаза не видели.

У Бурцева отлегло от сердца: не хотелось бы ему когда-нибудь признаваться Аделаиде в том, что его соотечественники участвовали в штурме Кракова и разгроме дружины опекуна малопольской княжны.

— И чем же сейчас занимаются русичи в войске Кхайду?

— Видишь, вон — мешки? — Дмитрий указал на туго набитые и добротно увязанные кожаные бурдюки. — К этому грузу мы и приставлены. Вся наша новогородская дружина да еще лучники Бурангула в придачу.

— А что в мешках-то?

— Громовая смесь катайская да связки боевых горшков, ею набитых. Трясутся татары над зельем этим, что мамка над чадом. Даже когда Вроцлав брали, Кхайду велел держать его подальше от осадного тына. Сыма Цзян специально приезжал из-под вроцлавских стен за своими сосудами с громовой смесью. Он вообще частенько к нам захаживает. Все талдычит без умолку: мол, беречь нужно эти турсуки от воды и огня. От огня — так особенно. Да то нам и без его указаний ведомо. Навидались ужо, на что способен громовой порошок-то.

Однако ж! Кхайду-хан доверил союзникам-русичам охранять порох! Ответственный пост, ничего не скажешь. Видать, отношения между новгородцами и степняками в этом походе самые что ни на есть добросердечные. Вот так, господа историки, начинается пресловутое татаро-монгольское «иго».