В самом низу страницы была нарисована елка, вся увешанная шарами. Райт-Филипс прав насчет жалости к самой себе. Листки, а их насчитывалось несколько десятков, содержали наброски писем политикам с просьбой об освобождении. Это фарс, писала Мэри Бенсон. Каждый день, проведенный ею в тюрьме, это насмешка над правосудием.

Рисунки оказались более интересными – вырванные с корнем деревья, существа с искаженными лицами. Однако один абстрактный орнамент все время повторялся – неправильной формы пятиконечная звезда, повисшая над прямоугольником. Он украшал собой верх почти каждой страницы. Перебирая потрепанные записи, я поймала себя на том, что мне противно к ним прикасаться, и даже пожалела, что нет резиновых перчаток. Наконец я с облегчением сунула листки обратно в конверт.

Принять решение, что мне делать дальше, тоже оказалось непросто. Впрочем, выбор невелик. Могла лечь спать, поесть в кафетерии отеля безвкусной еды, отправиться в спортзал и бежать в никуда по беговой дорожке. Я уже надевала кроссовки, когда зазвонил мой телефон.

– Лола? Как твои дела?

Моя подруга громко вздохнула в трубку:

– Мне позвонил Ларс. Полиция сгребла его, как только он прилетел в Стокгольм.

– Ничего удивительного. – Я моментально представила себе его нагишом с обольстительной улыбкой. – И что он сказал в свое оправдание?

– Что ему очень стыдно, что он сделал мне больно. И это было слышно даже по его голосу.

– Ну, у него наверняка в запасе целый воз всяких отмазок. Трудное детство, кредиторы, не дающие житья.

– Он меня любит, Эл, – Лола шмыгнула носом. – Я это точно знаю. Что мне теперь делать?

– Ничего, моя дорогая. Ничего не поделаешь.

– Я могу купить билет на самолет и улететь к нему.

– Не пори горячку, Ло. Подумай лучше о спектакле. И вообще, давай ко мне. Мы могли бы вместе позавтракать.

– Понимаешь, Эл, я не такая, как ты. – На минуту в трубке возникло молчание, пока Лола боролась со слезами. – Я не могу без него. Одной мне просто нет жизни.

– Неправда, Ло. Честное слово, ты гораздо сильнее, чем думаешь.

В трубке раздался всхлип.

– Во сколько мне прийти?

– Давай в девять.

– Прости, Эл, что гружу тебя своими проблемами.

– Все нормально. Завтра придешь и все расскажешь.

Желание идти в спортзал пропало. На фоне страданий Лолы беговая дорожка казалась еще более бессмысленной. Я решила, что уподобляюсь лабораторной крысе, что бегает за собственным хвостом. Откинулась на кровати и уставилась в потолок – гладь безупречной белизны, где даже самые крошечные пятнышки были вне закона.

* * *

Посреди ночи меня разбудило оповещение. Вероятно, сон был крепким, потому что я не сразу сообразила, где нахожусь. Сообщение пришло от Альвареса. Я негромко выругалась, затем заставила себя встать с постели. Пока одевалась, из-за двери доносилось похрапывание Мидса. Один бог ведает, что ему снилось. Наверное, рестлеры с красочным загаром, бросающиеся друг в дружку огромными антикварными вазами. Или, может, такому невинному созданию, как он, никогда не лезут в голову кошмары? Я на цыпочках прокралась мимо него. Нет, телохранитель из него все-таки никакой – всего боится, от всего шарахается, не замечает потенциальной опасности.

Когда я спустилась вниз, вид у Альвареса был еще более угрюмый, чем обычно. Что-то окончательно нейтрализовало его чувство юмора. Даже не поздоровавшись со мной, он резко развернулся и направился к выходу. Когда мы вышли на улицу, я пожалела, что не захватила с собой перчатки и шарф.

Заморозки облачили каждую машину, каждый фонарный столб в белые одежды, похожие на слой тонкой сахарной глазури. Альварес шагал впереди, размахивая руками, будто бросая вызов встречным пешеходам. Впрочем, стоило ему сесть в машину, как от его самообладания не осталось и следа. Он с размаху врезал кулаком по приборной доске, будто та в чем-то перед ним провинилась.

– Гребаная работа! – пробормотал он. – Она готова сожрать человека со всеми потрохами!

Я потерла ему плечо, ожидая, когда он успокоится. Мышцы были настолько напряжены, что прикосновение пальцев мало чем помогло.

– Что стряслось?

Он даже не поднял головы.

– Увидишь сама.

Мы буквально полетели по Саутварк-стрит. В кои-то веки улицы были пусты, лишь впереди, словно хулиган на игровой площадке, зловеще маячил черный силуэт галереи Тейт.

Альварес резко повернул машину к вокзалу Ватерлоо. Шон наверняка давно уже спит сном младенца в нескольких сотнях метров отсюда, в квартире, пропахшей вином и специями. По какой-то причине мне даже не пришло в голову спросить Альвареса, куда, собственно, мы едем. Просто решила, что у него имелись все основания вытаскивать меня из постели в середине ночи.

Мы припарковались в тесном тупичке под названием Никольсон-стрит. Он был до отказа забит полицейскими машинами. Здесь же стояла карета «Скорой помощи». Видно почти ничего не было, за исключением пустующего магазинчика на углу и небольших складов по обе стороны дороги.

Бернс стоял, прислонившись к телеграфному столбу. Он даже не пошевелился, когда я подошла к нему, будто утратил представление о том, что такое движение.

– Спасибо, что приехали, Элис. – В свете уличного фонаря лицо его казалось бледнее обычного. – Боюсь, история повторяется.

Мне стоило немалых усилий не крикнуть: «А что я вам говорила!» По крайней мере, это доказывало, что Уилл здесь ни при чем.

– Вам здесь нужен судмедэксперт, а не психотерапевт.

– Думаю, это ваша знакомая. Нам нужно, чтобы вы ее опознали.

Сердце неприятно екнуло в груди, когда мы зашагали вперед, пройдя мимо нескольких полицейских машин. Посреди переулка, рядом с мусорными баками на колесиках натянут белый пластиковый навес. В нос тотчас ударила вонь гнилых фруктов и еще чего-то, еще более омерзительного, вроде протухшего мяса, слишком долго пролежавшего в холодильнике. Я тыльной стороной кисти прикрыла рот. В нескольких метрах от меня темнел знакомый черный куль.

– Готовы? – спросил Бернс.

– Как всегда.

Он осторожно оттянул край, как если бы девушка еще могла быть жива. Голубые глаза Мишель вопрошающе смотрели на меня, словно неделю назад она о чем-то спросила меня и до сих пор ждала, когда же я наконец отвечу.

– О боже! – пробормотала я. Рот стал забит самыми разными восклицаниями и проклятиями, и все они одновременно рвались наружу, не давая вздохнуть.

– Это ведь Мишель, да? – тихо спросил Бернс. – Та самая девушка, которую вы встретили во время пробежки.

Сочный шотландский акцент снова вернулся к нему. Волнуясь, он забывал сокращать гласные. Я кивнула, не осмеливаясь посмотреть ему в глаза. Затем опустилась на колени на каменную мостовую. Мороз тотчас дал о себе знать, пробравшись мне под джинсы. Я снова посмотрела на лицо девушки – вернее, то, что от него осталось.