Каналоо то, каналоо сё — покрытый шрамами вайхир даже не трудился указывать на Пледика. Зачем? Все знали, о ком речь, и все — в том числе и она — прекрасно понимали, куда этот разговор идет.

Вы что, забыли, кто он такой? Или не помните, откуда он происходит? Это убийца из конюшен наших врагов, который слушается только своих хозяев, и когда те его позовут, он пойдет к ним, когда прикажут ему убивать — протянет когти к нам. Не доверяйте ему и этой девочке.

Вокруг рос шум. Шепоты, взгляды и короткие жесты — все в кругу, а Кей’ла знала: она получила немного симпатии или признания, но они еще отнюдь не выиграли.

Труднейшая вещь ждала ее впереди.

Ждала их впереди.

Она повернулась к Пледику, легко дотронулась до его вооруженной странной конструкцией ладони. Браслет, оплетающий запястье, кольца, одно на большом пальце и по два — на остальных, а еще — провода, их соединявшие; они казались ей неестественно холодными, почти ледяными. Накладки на кончиках пальцев, заканчивавшиеся рысьими когтями, — тоже. Зато кожа между ними была настолько горячей, что почти обжигала.

Пледик внимательно смотрел на нее, его светлые глаза блуждали по ее лицу. Ей впервые пришло в голову, что он довольно мил для мальчишки. Симпатичней многих из тех, кого она знала.

Она решительным движением положила его ладони себе на грудь так, чтобы клинок, прикрепленный к среднему пальцу, замер в углублении на солнечном сплетении. Прижала когти сильнее.

— Убей, — сказала она громко.

В кругу четвероруких многие должны знали меекх, поскольку тишина и неподвижность разлились вокруг, словно кто-то бросил замораживающие чары.

— Убей, — повторила она и сделала шаг вперед, но мальчик сумел отступить, и так они прошли несколько ярдов, будто склеенные друг с другом. Она держала его руку, он, с лицом, по которому ничего не удавалось прочесть, отступал, и только его глаза становились все больше и больше.

Он вдруг вырвался от нее, совершенно без усилия, и отскочил в сторону. Одним движением схватился за горло, когти сомкнулись на худенькой шее, и протянул к девушке вторую руку, словно собирался бросить в Кей’лу камнем, которым они недавно играли.

Отклонил голову, прикрыл глаза, а ручеек крови окрасил его шею.

— Нет!!!

Кей’ла даже не догадывалась, что умеет так громко орать, не догадывалась, что может быть такой быстрой и сильной. Подскочила к нему, схватила за левую руку, нет, не схватила, а вцепилась в нее обеими ладонями, стискивая пальцы на проводах и кольцах, — и потянула. Они свалились на каменные плиты, она даже не почувствовала разодранной кожи, только тянула изо всех сил его смертоносную руку вниз.

Они перекатились так, что она вдруг оказалась сверху, все еще пытаясь оттянуть его руку от горда и вопя:

— Нет! Нет!!! Нет!!! Хватит! Нельзя! Нет! Мой! Мой! Ты мой!!!

Она захлебнулась криком, глаза ее вдруг наполнились слезами, а горло — всхлипами, и все это вырвалось наружу. Дни, проведенные в странствиях по чужой стране рядом со столь же чужими существами, страх, боль, одиночество, чувство потери и несправедливость — все это поднималось в ней и наконец взорвалось, потому что Пледик был последним существом, которое соединяло ее с собственным миром, с семьей и племенем. Он принадлежал ей и больше никому!

— Мой! — Она наконец оторвала его когтистую ладонь от горла, прижала ему руку к животу и, сидя сверху, кулаком второй ударила в землю. — Мой! Мой каналоо! Больше ничей! Не отдам вам его! Слышите? Не отдам! А ты лежи! Слышишь? Лежи!!!

Пледик замер, тяжело дыша. Его глаза приобретали привычную внимательность.

Кей’ла отпустила его руку и встала напротив вайхиров, которых видела из-за слез как размытое, неопределенное пятно.

— Он мой! — сказала она тихо, а слова вырывались из ее рта, будто раненые зверьки из клетки. — Мой каналоо. Я не позволю вам его убить.

Отерла лицо, стиснула кулаки.

Круг раскололся, а картинка, как она — словно горная львица — входит между медведями, почти физически ударила в девочку. В этот миг Уста Земли окружал почти ощутимый нимб уважения.

— Скажу на языке Одной Слабой, чтобы не было сомнений относительно мнения — моего и племени. Те, кто знает его, пусть переведут остальным. — Голос вайхирской женщины был странным, мягким и ласковым. — Каналоо не может осознанно ранить или убить своего господина, скорее, он убьет сам себя. Вы видели, что случилось. Этот каналоо принадлежит этому ребенку, хотя ребенок наверняка не из Добрых Господ. Не знаю, как это случилось и что это значит, но мы не должны действовать поспешно. Этот каналоо — ее вторая пара рук, как я полагаю, причем очень ловкая. Если кто-то желает отобрать у нее руки — пусть выступит сейчас.

В кругу раздался шорох поспешных шепотков, когда переводили слова женщины, — и установилась тишина. Кей’ла повела глазами вокруг. Никто. Никто не желал выступить, даже Кусок Железа уже исчез за спинами побратимов. И хотя взгляды вайхиров отнюдь не смягчились, значения это не имело.

Она почувствовала себя так, словно кто-то снял с ее плеч огромный камень, который она носила, даже не ведая об этом. Пледик будет жить. Как и обещала Уста Земли. Он будет ее. Только ее.

Уста Земли улыбнулась.

— Ну вот, камень иной раз тоже может взлететь в небо.

Кей’ла попыталась что-то ответить, но только заморгала, когда внезапно тень заслонила ей поле зрения. Она хотела махнуть рукой, отгоняя ее, но рука сделалась тяжелой, словно девочка держала в ней десятифунтовый молот ее отца, а тень использовала эту ее слабость, чтобы прыгнуть к ней и прикрыть глаза.

Она даже не почувствовала, как ударилась о землю.

* * *

Уста Земли не стала покидать площадку. Она осталась одна, племя разошлось по своим делам, более заинтригованное, чем разгневанное. Это радовало вайхирскую женщину, гнев побратимов был страшен, неконтролируем и дик. Порой он втягивал ее родичей в бездну, из которой те не могли выйти и тогда становились тем, из чего их в свое время создали. Четверорукими зверьми, не более разумными, чем животные.

Она взглянула вверх. Знала рассказы о временах, когда небосклон время от времени темнел, чтобы дать отдохнуть глазам и разумам. Так было решено, когда создавался мир — если невозможно различить в его небесах солнца, пусть сохранится хотя бы цикл дня и ночи. Катаклизм, который в один миг затворил мир в середине цикла, вверг многих из ее родственников в безумие — они не могли заснуть даже в самых глубоких пещерах, словно и через много локтей камня продолжали видеть стальное небо над головой. Некоторые погружались в кататонию, отказывались есть и пить, угасали. Другие превращались в чудовищ, нападали на все, что вставало у них на пути. Этих племенам вайхиров приходилось самим отсылать к богу.

Так звучали рассказы о днях после катаклизма, а у нее не было причин, чтобы считать их ложью. Особенно сейчас, когда Добрые Господа так активизировались, а вайхирам все чаще встречались люди из другого мира, где день означал огненный шар, бегущий по небосклону, а темнота приходила, чтобы дать успокоение глазам и разуму.