Расхожей стала введенная Н. Хрущевым в оборот побасенка, будто Сталин не желал ничего знать насчет подготовки нацистской агрессии против СССР и до последней минуты игнорировал сигналы о надвигавшейся катастрофе. Стоит разобраться, что здесь верно и что, затуманивая истинную картину, способствует прорастанию фантазий, одна другой пуще.

Выше приводились сведения о невосполнимых потерях советских вооруженных сил в 1937–1939 годах в результате расправы Сталина с «заговорщиками» в Наркомате обороны, Генштабе, военных округах и последовавшей затем чистки в армии, ВВС, военно-морском флоте. Генеральный штаб – это и военная разведка, которая на каком-то этапе была почти парализована.

Огромный урон репрессии Сталина и его приспешников причинили политической разведке. К 1938 году под предлогом борьбы с «врагами народа» были ликвидированы почти все нелегальные резидентуры, контакты с ценнейшими источниками информации прерваны или утрачены. Аппарат легальных резидентур был разгромлен и сокращен в три-пять раз. Итог – в 1938 году 127 дней подряд из внешней разведки к руководству страны не поступало никаких данных.

Понадобились самоотверженные усилия избежавших кары профессионалов и весь энтузиазм причисленных к разведке новобранцев, чтобы к 1941 году восстановить работоспособную агентурную сеть в Германии, Италии, Англии, Франции, США, Китае. Но еще долго тянулся шлейф подозрительности к донесениям источников, унаследованных от «врагов народа». В разряд сомнительных или даже намеренно вводящих в заблуждение попадали агенты, добывавшие уникальную документальную информацию из зарубежных центров власти[368].

Эффективность разведывательной деятельности серьезно снижалась и принятой тогда практикой работы с поступавшими материалами. Самые важные сообщения направлялись Сталину, а также Молотову. Остальные деятели могли что-то выборочно узнавать, будь на то санкция главного. В штатах политической разведки не было аналитиков, которые систематически занимались бы обобщением всей совокупности материалов и их изучением, в частности под углом зрения достоверности. Аналитическая группа будет сформирована ближе к концу войны. Оставляло желать лучшего сотрудничество разведок различного ведомственного подчинения.

Принимая это к сведению, не станем все же закрывать глаза на то, что с июля 1940 по июнь 1941 года только по линии политической разведки поступило свыше 120 сообщений о намерении Гитлера пойти войной на Советский Союз. И самые существенные из них легли на рабочий стол Сталина. Еще весомей был банк данных военной разведки. Определенный урожай собирала служба дешифрования. С ее продукцией Сталин знакомился практически ежедневно.

При всем стремлении бежать от неприятностей диктатор не мог отгородиться от реальностей. Ряд примеров показывает, что разведывательная информация служила основанием как для заявления протестов[369], так и для других акций.

Секретные соглашения, заключенные Литвой, Латвией и Эстонией с рейхом в первой половине 1940 года, свидетельствовали, наряду с нацистской активностью в Финляндии, Румынии, Болгарии и Югославии, что линия «разделения интересов» перестает сдерживать Берлин. Прибалтийские республики обязались, в частности, направлять в Германию три четверти своего экспорта. Тщательно законспирированные контакты поддерживались между военными и специальными службами рейха и прибалтов. Введение войск вермахта в свободную портовую зону Мемеля оценивалось в свете поступивших к советскому руководству данных о поощрявшихся извне планах литовского руководства войти в открытый военно-политический сговор с Берлином.

Мы не обманемся, предположив, что повышение у Гитлера вкуса к Прибалтике побуждало Сталина усомниться в «достаточности» принятых осенью 1939 года защитных мер. Советское военное присутствие в принятом тогда виде не упреждало неожиданностей и, понятно, ограничивало интегрирование территорий трех республик в оборонную политику СССР. Эта политика исходила из вероятности, а вскоре – из неизбежности вооруженного противоборства с нацистским рейхом на рубеже 1942–1943 годов.

6 июня 1940 года советский военный атташе в Болгарии И. Дергачев доложил, что, согласно достоверным источникам, Германия после заключения перемирия с Францией «в течение ближайшего времени… совместно с Италией и Японией нападет на СССР». 9 июня военный атташе СССР сообщил из Берлина о начавшейся переброске частей вермахта с запада на восток. В последующие месяцы сведения об агрессивных замыслах нацистов против Советского Союза регулярно поступали, помимо Берлина, из Цюриха, Бухареста, Токио, германского посольства в Москве, разведотделов штабов приграничных военных округов[370].

Не требовалось прозорливости, чтобы раскрыть смысл военно-инженерных работ, стартовавших в Польше в октябре 1939 года, а с середины 1940 года разворачивавшихся в Восточной Пруссии, на территории Румынии и Словакии. Слова в донесениях могли восприниматься читателями различно. Но прокладка рокадных дорог, укрепление старых и наведение новых мостов, строительство хранилищ для армейского имущества, горючего и боеприпасов, полевых аэродромов и т. п. сводили на нет простор для разночтений.

29 декабря 1940 года советский военный атташе доложил из Берлина: «Гитлер отдал приказ о подготовке к войне с СССР». Война, говорилось в телеграмме, должна разразиться в марте 1941 года. Ровно через неделю атташе уточнил, что данные, сообщенные 29 декабря, основываются не на слухах, а на документе. Лишь время нападения источник указал неточно. Впрочем, вскоре он же и внес поправку: война должна начаться 22–25 июня.

Вне сомнений и без преувеличений каждый рабочий день Сталина открывался чтением разведывательных донесений. Поскольку самое секретное из секретного замыкалось на нем, диктатор обретал возможность заниматься оракульством, претендовать на непререкаемость суждений при обсуждениях даже в кругу избранных, когда приглашенным не возбранялось открывать рты.

Но, ведя диалог с собой наедине, он не должен был обманываться? Полноте. На самообмане и обмане замешано большинство трагедий человеческой цивилизации. История Второй мировой войны есть, не в последнюю очередь, история ханжества, дезинформации и коварства.

Проблемой Сталина был не дефицит, а изобилие информации. При нетерпимости ко всякой оппозиции, к любой полемике с освященной его именем догмой, он брал из потока сообщений на веру лишь то, во что сам желал верить. Разброс в датах, впрочем объяснимый, ибо окончательно день 22 июня был затвержден в нацистской ставке 28 апреля, наряду с другими серьезными и умозрительными доводами, позволял Сталину внушать себе самому: не все потеряно, сколько раз в прошлом удавалось выйти полусухим из воды, как-нибудь выкрутимся и теперь[371]. Конечно же он переиграет, перехитрит Гитлера, если надо, соблазнит его молочными реками и кисельными берегами или посеет в фюрере тревогу за исход агрессии и тем сделает «самое трудное решение в его жизни»[372], по сути, невозможным. Или советскому диктатору вспомнилась духовная семинария: Бог не выдаст – свинья не съест?