показался слаще, чем в мокром от дождя лесу. Я вдохнула полной грудью и зашаталась из-за головокружения. Нащупала опору, оказавшуюся спинкой стула, и тяжело привалилась к ней, дыша, как загнанная лошадь. Передо мной возникло обеспокоенное лицо подруги, и я с трудом сосредоточила на нем взгляд.

- Эх, Яся, надо тебе в лес, там быстро в себя придешь. Я бы рада дать тебе отдышаться, но у нас и правда нет этих минут. Давай, родная, вот так – держись за меня. Совий, ты чего смотришь? Помогай!

Я вздрогнула всем телом и отшатнулась, слепо и так резко, что чуть не свалилась обратно в открытый подпол. Марьяна вовремя успела схватить меня за лацкан кафтана, и ткань опасно затрещала.

- Я бы и рад, но она меня не подпустит, – тихо отозвался Совий. Я снова метнулась прочь от его голоса, но, видимо, зрение все же притупилось, потому что я влетела прямо в его руки. Он чуть сжал мои плечи – и тут же отпустил, будто обжегся. Я смотрела на него, тяжело дыша и сжимая полы кафтана, как оборотница – сброшенную шкуру. Ждала, что вот-вот он улыбнется по-змеиному и сделает что-то, что разобьет меня окончательно. Но Совий молчал, не отводя глаз. Он весь вытянулся по струнке, руки безвольно повисли вдоль тела. Не знаю, чего я ждала – извинения, смеха, признания? В конце концов, мужчина все же опустил потемневшие глаза. Указал на выход и тихо сказал:

- Марьяна даст тебе одежду. Я подожду на улице и заодно присмотрю, чтобы никто не заинтересовался, что тут происходит.

И ушел.

Марьяна осторожно разжала мои пальцы и погладила ледяные руки.

- Ты ему веришь? – выдавила я.

- Кроме него, никто не рискнул мне помочь. Без Совия я не сумела бы тебя вытащить, даже крышку б не подняла, –  Марьяна смотрела на меня взглядом побитой собаки, и мне стало стыдно, что подвергаю ее риску своим промедлением. Я мотнула головой и выдохнула:

- Ладно. Что он там говорил про одежду?

* * *

Вещи были явно с мужского плеча, и я отчаянно гнала прочь мысли, что их запах мне слишком знаком. В платья Марьяны я бы не влезла, пришлось довольствоваться чем есть. Так что я подвернула штаны, застегнула ремень на последнюю дырку и потянулась за рубахой. Приглушенный вздох подруги раздался за спиной, и я резко обернулась:

- Что случилось?

- Честно говоря, я думала, дейвас что-то наколдовал, глаза всем заморочил. Но – Яся – у тебя и правда знак лаумы.

- Что?! С чего ты так решила?

Марьяна подошла ближе и обвела теплым касанием рисунок. Щекотная энергия пробежалась от спины к рукам, и они едва заметно засветились, но тут же погасли. Я тупо уставилась на предательские конечности, не желая признавать истину.

- Не может того быть, – мой шепот звучал придушенно. – Я не такая. Я рагана. Я в жизни никого не убила. Я лечу, спасаю, даже когда не хочу этого. Я не убийца… На мне нет крови. Нет. НЕТ! Ты веришь мне? – я вцепилась в плечи Марьяны и встряхнула ее, как куклу. Подруга побледнела и заговорила со мной мягким успокаивающим тоном, подействовавшим, как ушат холодной воды. Я закрыла лицо руками, чувствуя, как слезы обжигают кожу.

Я стала слишком много плакать.

Сотни лет назад лаумы были лучиком света для жителей Беловодья. Девочки, рождающиеся с даром водяниц, становились любимицами для всех. Волость, получившая такой подарок от богов, могла забыть про голод и засуху на ближайшие четырнадцать лет.

Когда юная лаума встречала свою четырнадцатую весну, она уходила из родных мест. Сначала – чтобы найти наставницу, которая обучила бы ее тонкостям водной магии и целительства. Потом – чтобы бродить по всем тропинкам, что только можно измыслить, и помогать каждому, кому не повезло встретиться с навьими тварями. И лишь в глубокой старости водяница могла вернуться, если желала.

Все изменилось, когда лаумы начали убивать.

Никто толком не знает, из-за чего это случилось впервые. Только слухи, страшные и темные, вдруг понеслись моровым поветрием по тем самым тропкам, которыми ходили водяницы. Говорили шепотом, склонившись к уху любопытного собеседника. Говорили за закрытыми дверями, потрясая оружием. Говорили и оглядывались, стараясь держаться подальше от бегущей воды.

Говорили о том, что вместо излечения лаума иссекла хворого ледяными когтями, превратив его в груду ошметков.

Не прошло и недели, как новые слухи полетели навстречу – что другая лаума поселила в нутро поднявшего на нее руку воина страшного червя, питающегося плотью еще живой жертвы.

А после – и третий ветер принес вести: лаума вернулась в родную волость и обрушила на нее огромную волну за то, что ее встретили недостаточно приветливо. И теперь там, где когда-то были дома, звучал смех и бегали дети, осталось только молчаливое озеро, прозванное Чашей Слез.

Из спасительниц и защитниц лаумы в одночасье превратились в чудовищ. Куда более страшных, чем навьи твари, ведь им верили и ждали от них помощи. И тогда лишь дейвасы сумели справиться с ними – одним ударом, уничтожившим разом всех водяниц. Но память о них до сих пор вселяла в сердца людей страх.

Лаумы могли выглядеть по-разному и носить разную одежду. Отличить же их можно было по белым волосам с серебряными прядями и метке Сауле на спине.

Все время, пока я сотрясалась в беззвучных рыданиях, Марьяна поглаживала меня по плечу и шептала какую-то ерунду, про то, что все будет хорошо. Наконец я последний раз хлюпнула носом и отодвинулась. Виновато улыбнулась черноволосой девушке:

- Странно, что Совий еще не пришел нас поторопить.

- Ты уложилась в отведенное время, – улыбнулась подруга, с беспокойством рассматривая мое лицо. – Но все же оно заканчивается.

С улицы раздалось лисье тявканье, и Марьяна засуетилась, уничтожая следы нашего побега. Перед тем как уйти на улицу, Совий закрыл подвал на замок. Девушка же смела мою порванную сорочку и кафтан огненосца с пола и швырнула в загудевшее пламя печи. Я скрутила волосы в тугой узел, перетянув их шнурком, закрепила его на лбу и встряхнулась по-звериному, проверяя, чтобы ничего не мешало движениям. Вытерла последние слезы и стряхнула соленую жидкость в тот же огонь, где обугливалась тяжелая черная ткань. Облачко пара быстро развеялось в духоте спящей кухни. Я повернулась спиной к очагу и, не оглядываясь, вышла в густую ночь.

Ночное Приречье напоминало заброшенное кладбище.

Окна не светились ни в одном доме. Будто всех селян сморил сон