Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эбби улыбнулась.
— О же-е-енщинах и то говоря-я-ят с меньшим вооду-шевле-е-ением…
— Ты когда-нибудь разбивался? — спросил я.
— Только не на этой машине.
Боб явно недоговорил, а я не стал настаивать.
Эбби посмотрела на меня. В ней бурлил адреналин.
— Сомневаюсь, что я хочу-у-у-у знать бо-о-ольше.
— Почему? — спросил Боб. Он надел шлем поверх шапочки священника. — Ты боишься смерти?
Она покачала головой:
— Я уже давно с этим смирилась.
Дексаметазон делал свое дело.
— Все мы умрем. Некоторые — раньше, чем хотелось бы. — Эбби взглянула на меня. — Мне страшно оставлять мужа одного.
Мы залезли в кабину, и Эбби похлопала Боба по плечу:
— Слушай, я не всегда могу с собой справиться, поэтому, если не хочешь, чтобы я заблевала тебе весь самолет, просто поднимись, сделай «мертвую петлю» и верни меня на землю. Ясно?
Боб кивнул:
— Не совсем, но…
Я похлопал его по другому плечу и указал на противоположную сторону лужайки, которой Боб пользовался в качестве взлетной полосы.
— Что там за холмики?
Он крикнул, перекрывая рев мотора:
— Могилки животных.
Наверное, их было не меньше сотни, поросших темно-зеленой травой.
— Там, наверное, уйма костей. Почему так много?
Он пожал плечами.
— В основном погибают на дорогах.
— И человеческие кости там тоже есть?
Боб включил мотор, надел очки и ответил:
— Пока нет.
Он потянул рычаг, мы проехали примерно сотню футов, а потом взмыли в небо. Самолет поднялся над верхушками деревьев, и Боб снова дернул рычаг, отчего нос машины задрался вверх. Мы поднимались, поднимались, поднимались; когда я решил, что больше не выдержу, самолет перевернулся и устремился к земле. Чтобы усугубить ситуацию, Боб заставил свою крошку вращаться в воздухе. Я не сомневался, что мы разобьемся. Эбби визжала от восторга, а я изо всех сил старался не наложить в штаны. Мы летели к земле, а затем вдруг самолет выровнялся и несколько раз перевернулся вокруг собственной оси. Эбби крепко держалась, пронзительно хохотала и что-то выкрикивала. Судя по всему, это была только разминка: никакие «американские горки» не сравнятся с тем, что было потом. Мы скользнули над верхушками деревьев — кажется, справа я увидел реку — и снова взмыли ввысь, на сей раз не переставая вращаться. Потом внизу показалась земля, и мы опять начали падать. Эбби догадалась, что это — наивысшая точка «мертвой петли». Она закричала:
— Да! Да! Еще!
Я сбился со счета после шестого повтора. Боб начал петь во всю глотку. Он фальшивил, но эффект все равно был потрясающий. Одной рукой управляя самолетом, а другой бешено жестикулируя, он пел.
Когда колеса коснулись земли, Эбби прижалась ко мне. Я пощупал ей пульс — сердце готово было выскочить из груди. Боб выключил мотор и подкатил к ангару. Я вынес Эбби и уложил наземь. Согнув колени, одной рукой держась за столб, а второй за землю, она улыбалась и стонала, и шорты у нее были мокрые.
— Пожалуйста… пусть земля не кружится.
Я сел рядом с женой и подолом рубашки вытер кровь, которая капала у нее из носа.
Мы побывали у доктора Андерсона в Хьюстоне, в нью-йоркской клинике Слоун-Кеттеринг и в Рочестере, а потом снова вернулись в Джексонвилл. Все врачи, пусть и разными словами, говорили одно и тоже. Рак дал метастазы, и мы его преследуем. Хотя Эбби никогда не курила, рак перекинулся в легкие. Потом в печень. Лекарства действовали эффективно, и болезнь, кажется, поддавалась лечению, но мы всегда оказывались на шаг позади. Тем временем Эбби слабела. Вскоре я понял, что ей не под силу бороться даже с насморком. Она изнемогла.
Я не рисовал более трех лет. Леонардо да Винчи однажды сказал: «Нет искусства там, где дух не объединен с рассудком». Он был прав. Поскольку никто больше не хотел нанимать Эбби, а последние контракты пришлось прервать из-за невозможности их выполнить, мы жили на сбережения. Я продал лодку и начал брать кредиты.
Мы участвовали в нескольких исследованиях и слегка воспрянули духом, но в то время как рентген показывал сокращение опухоли, рак по-прежнему оставался в организме Эбби. Я разузнал кое-что насчет экспериментальных и, как говорили, радикальных способов лечения в одной из мексиканских клиник, но это было хватание за соломинку.
Прошло полгода, окончился очередной курс лечения, и нам велели ждать месяц. Потом врачи собирались осмотреть Эбби и определить, помогает ли ей лекарство. На исходе месяца и без них все было ясно.
Началось на кухне. Эбби попыталась сказать «яблоко», но получилось нечто десятисложное. Она кое-как выговорила «спагетти» и окончательно сдалась на слове «холодильник». Это был дурной знак.
Обследование выявило неоперабельные метастазы в мозгу. По крайней мере хуже уже некуда. Мы достигли дна. Доктор Хэмптон объяснил:
— Местоположение опухоли исключает возможность хирургического вмешательства. Оно эффективно… но лишь до тех пор, пока рак не достиг мозга. Мы не можем воткнуть Эбби в голову зонд и ожидать, что после этого она придет в себя.
— А как насчет химиотерапии?
Врач покачал головой:
— Химиотерапия обычно бесполезна против опухоли в мозгу, потому что мозговая ткань крайне устойчива к любого рода токсинам. Это называется «гематоэнцефалический барьер». Пока мы не знаем способов его обойти.
Я слушал, но не слышал. Доктор Хэмптон описал состояние Эбби и наш последний вариант. Эбби не моргнула и глазом.
Она сказала:
— Дайте мне максимальную дозу.
Мы вернулись в клинику Мэйо. Я сидел и ждал, пока врачи устраивали в организме моей жены маленький Чернобыль.
В течение трех месяцев Эбби испытывала сокрушительный эффект радиации. Она почти все время спала — в некотором смысле это было хорошо. У нее оставалось меньше времени на то, чтобы ощущать воздействие рака и радиации. Я ее не винил. Я безумно скучал, но сон сделался единственным прибежищем Эбби. Единственным, какое осталось. Все остальное у нас отняли.
Когда она просыпалась, любой шум, движение или проблеск света вызывали у нее тошноту. В итоге мы сидели в темноте и молчали. К счастью, врачи давали Эбби любые болеутоляющие, доказав тем самым, что бессознательное состояние может стать роскошью.
Потом ее снова обследовали. Учитывая состояние Эбби и тот факт, что она заслужила право быть первой в очереди, врачи быстро обработали результаты, и к вечеру мы уже ждали ответ. Мне нужно было прогуляться — в последнее время я часто это делал. Покидая Эбби, я чувствовал себя предателем, но она все равно спала, а я хотел проветриться до того, как придет Радди с новостями. Я шепнул: «Милая, я только куплю себе булочку» и вышел в коридор. Когда я вернулся, одна из сиделок клала в пластмассовый ящик на двери папку с результатами. Я смотрел на нее и думал о жене, которая лежала в палате в ожидании скверных вестей.