– Иорданов постарался?

– Кто ж еще? Как и обещал. Милко – молодец: все сделал в срок! Ты теперь знаешь, кем стал? Офицером первого пехотного Софийского Его Высочества князя Александра полка! Запомнишь?

– Постараюсь. Документы скоро будут?

– Вот-вот.

– Ну а насчет Максима Фридриховича ничего не удалось узнать?

Вилли отвел глаза.

– Неужели что-нибудь стало известно?

– Да, – выдавил Шварц. И опять замолчал.

– Что? Что, Вилли?

– Плохо, Пауль… Плохо, геноссе…

ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО

ОПЕРАТИВНАЯ СВОДКА ЗА 27 ИЮЛЯ 1943 ГОДА

«В течение 27 июля наши войска на ОРЛОВСКОМ направлении продолжали наступление, продвинулись вперед от 4 до 6 километров и заняли свыше 50 населенных пунктов.

На БЕЛГОРОДСКОМ направлении – поиски разведчиков и на отдельных участках шли бои местного значения, в ходе которых наши войска снова улучшили свои позиции.

На ЛЕНИНГРАДСКОМ фронте наши войска вели бои местного значения в районах севернее и восточнее Мга, в ходе которых улучшили свои позиции».

Горин нырнул под лестницу – нарядную, с ажурными чугунными перилами – и толкнул тяжелую резную дверь в подвальчик.

Так было много лет назад. Так, несмотря ни на что, осталось и по сию пору: секунда – и ты уже не на знойной улице. Ты в прохладном при любой жаре келлерхальсе, где можно посидеть, отдохнуть, выпить кружку пива.

Горин взглянул на календарь, висевший между огромными керамическими блюдами, украшавшими простые, обшитые оструганными досками стены: с утра было двадцать седьмое, как заметил бы остряк Денисенко. До встречи оставалось сорок минут, и Сергей Васильевич решил провести их здесь, в этом полутемном подвале, – ноги и так гудели, столько сегодня отшагал…

Тем более что свидание-то назначено именно тут, в безымянном кабачке, пытавшемся походить своими деревянными грубыми столами и скамьями на мюнхенскую «Бюргерброй-келлер», где в «гуще народа» родилось национал-социалистское движение!

…Радиограмма о провале Кесслеров не давала Горину покоя. Когда Дима нашелся, когда вновь легализовался и начал довольно успешно работать, стало немного легче. И все же Сергей Васильевич хорошо представлял себе, что должен чувствовать Варгасов, оставшись один, без Максима Фридриховича, пусть и с хорошими помощниками!

Все рухнуло: привычный образ жизни, отработанная легенда… Все надо было искать заново: не только документы, квартиру, место работы, но и походку, жесты, даже выражение лица…

Наверное, именно в то время у Горина появилась мысль самому отправиться в Берлин.

Не быстро, не без трудностей все получилось, но получилось! Теперь радиограммы в Центр надо было адресовать «Базилю», он же – Михаил Денисенко, которого Горин оставил вместо себя.

В те дни, ожидая сигнала от войсковой разведки, которая должна была помочь в переброске, Сергей Васильевич много бродил по Москве: прощался, думал, вспоминал… Накануне отъезда он побывал на Оленьем валу, посумерничал с Варварой Ивановной.

Она, как обычно, ни о чем не спрашивала, ни о чем не просила (Горину всегда стоило неимоверных усилий узнать, в чем она все-таки нуждается), только жадно смотрела на Сергея Васильевича: он сказал, что надолго уезжает. И Горин не выдержал этого молчаливого взгляда. Сказал: может быть, ему повезет и он повстречает Диму. Что ему передать?

Варвара Ивановна побледнела так, что Сергей Васильевич сразу же проклял свою болтливость, с трудом поставила чашку на блюдце (рука ходила ходуном), поежилась, получше укутала плечи серым оренбургским платком и только после этого размеренно и тихо произнесла:

– Скажите Мите, Сергей Васильевич, что у нас тут (у нас – не у меня!) все в порядке. Пусть не тревожится, не переживает. У Мариночки бываем и я, и Анна Карловна, и Тимоша, когда приезжает с фронта…

Потом еще раз повторила:

– У нас все хорошо. После победы ждем его домой.

«”После победы…” – вспоминал Горин слова Варвары Ивановны, идя темными и глухими сокольническими улочками. – Сколько до нее еще топать и топать! Сколько еще всего впереди! Хотя позади – тоже немало…»

И тот страшный воскресный день – день начала войны: за ним приехали на дачу и срочно вызвали в наркомат…

И отправка в эвакуацию, в далекую Чувашию, жены и дочек: как только полоска между причалом и пароходом, на палубе которого среди других детей стояли в обнимку Верочка и Надя, стала увеличиваться, Сергей Васильевич резко отвернулся, будто в глаз что-то попало…

И бумажные ленты, наклеенные на окна…

И девушки из ПВО, «прогуливавшие» по улицам пухлые аэростаты, крепко намотав на свои нежные ладошки шершавые канаты, что держали их на привязи…

И заменившие милиционеров-мужчин сосредоточенно-напряженные милиционерши, туго перетянутые в талии ремнями…

И единственное письмо из приграничного Таллинна от Вероники Юрьевны. Там она с середины июня отдыхала у родственников: «Хожу по городу и не могу на него наглядеться! Особенно хороша улица Виру…»

И огромные плакаты, на которых была нарисована женщина с суровым лицом и седыми волосами – на плечи ей соскользнул платок, – очень похожая на Варвару Ивановну. «Родина-мать»…

И подбитый фашистский «юнкерc», выставленный для всеобщего обозрения возле станции метро «Площадь революции»…

Позади были не только потрясения, но и радости.

Первый отбитый у врага город… Сергей Васильевич с наслаждением читал строки Эренбурга: «26 ноября берлинская радиостанция спесиво заявила: “Когда немцы занимают какой-нибудь город, они никогда его не отдают. Три дня спустя хвастунов выгнали из Ростова. Бежали знаменитые танкисты Клейста, бежали “горные стрелки” Клюбера, бежали “викинги” – бежали, как будто они не викинги, но самые обыкновенные итальянцы”».

Позади было пятое декабря сорок первого года – начало успешного контрнаступления под Москвой, на месте которой, по планам Гитлера, должно плескаться безмятежное озеро. Наверное, именно тогда кто-то из наиболее остроумных, а главное, смелых немцев породил знаменитое: «Вперед, друзья! Мы идем назад»…

Позади был Сталинград и девяносто одна тысяча пленных, не сумевших вырваться из «котла».

Горин, сощурившись, пристально смотрел на перламутрово сияющие пузырьки пивной пены: пить, как ни странно, не хотелось, хотя еще совсем недавно казалось, что осушит целое ведро. Еще эта форма! Серо-зеленая, с черными погонами и буквами РОА: «Русская освободительная армия»… Ущербное детище переметнувшегося к немцам генерала Власова.

Хозяин кабачка уже несколько раз удивленно посматривал в сторону власовского офицера. Странный какой-то! Попросил пива, а сам не пьет… И Горин, почувствовавший настороженный взгляд из-за стойки, решился разрушить прекрасную жемчужную шапку.