– Свои, Яша. Ухтымко я, с дозора иду. Важная весть атаману.

– Так спит еще атаман. Прикажешь будить?

– Хм… – в приглушенном голосе молодого ватажника прозвучала растерянность. – Просто он просил, ежели что вдруг в кустах непонятное увидим, так… Ладно, подожду до утра. Скоро уж.

– Во-во, пожди. А то сразу – будить! Ежели по всякому пустяку…

– Бог в помощь! – наслав на Матвея крепкий предутренний сон, Митаюки-нэ проворно накинула оленью рубаху и выглянула из шатра. – Как Тертятко твоя, Ухтымко? Поздорову ли?

– Да, слава господу, поздорову, – перекрестился казак. – Спасибо тебе, Ми, за поддержку, за помощь.

– Хэ-э! – Юная ведьма выбралась наружу, присела к догорающему костру. – Ох, уважаемый Ухтымко, ты меня лучше в благодарность на праздник, как сын у вас родится, позови.

– Конечно, позову! – парень дернул плечами и, понизив голос, смущенно переспросил: – Так ты думаешь, сын будет?

– Сын, сын, – хохотнула колдунья. – Я не думаю, я по животу Тертятко вижу – моей подруги доброй и твоей жены. Ах… непонятно, говоришь, видел? А что? Где?

– Там вон, – Ухтымка махнул рукой. – Вниз по реке с полверсты, в орешнике. Там, средь орешника-то, да вдруг рябины, вместе растут, как будто специально, сноровку, посажены. А вершины – сплетены!

Рябиновый наговор!

Скрывая радость, Митаюки опустила глаза. Как раз такой в родном Яхаиваре и был – не то чтобы очень уж сильный, но врагов да зверье отведет, кругами бродить заставит, плутать. Главное, наговор этот хоть и слабенький, но стойкий – не кровью, а рябиновым соком питается, в обновляющих заклятьях не нуждается… почти.

О, великая Неве-Хеге, Праматерь! Неужели – пришли? Неужели – дома? Надо бы подружку, Тертятко, предупредить, чтоб не показывала б вида, что узнала родные места, не радовалась бы открыто. Хотя… с другой стороны – пускай радуется. Все равно все всё узнают… И пусть!

А на рябины взглянуть все равно надо, как раз сейчас – в предрассветный час. Слава великим богам, длинный летний день, когда слабое желтое солнце, не заходя, ходит по кругу, закончился, а до полярной ночи еще далеко… Да и не бывает ее здесь, полярной-то ночи – жаркое колдовское солнце на что?!

Чувство гордости за свой древний народ, за могучее колдовство его, вдруг наполнило всю душу Митаюки-нэ! В уголках глаз выступили слезы, запершило в горле…

– Пойду выкупаюсь, – вскочив на ноги, улыбнулась юная ведьма. – В речке теплая должна быть вода.

– Да не очень-то теплая, по правде сказать, – покусав губу, Ухтымка покачал головой. – Думай, что хочешь Ми, а я тебя одну на реку-то не отпущу! Вдруг там кто?

– Чудовища, думаешь? – девушка негромко расхохоталась, оглянувшись на шатер со спящим супругом. – Нет! Нет там никого. Раз уж рябина…

– А при чем тут рябина? – удивился казак.

– При том… Ладно! – Митаюки махнула рукой. – Вместе пошли. Только ты не посматривай!

– Надо мне больно!

Уже начинало светать, и край неба золотился зарею, колыхаясь радостными сполохами рассвета. Юная ведьма шла впереди, словно хорошо знала, куда… так ведь и знала – чуяла!

Вот остановилась, словно бы к чему-то прислушиваясь, обернулась:

– Здесь хорошо. Омуток! Отвернись, да.

– Не гляжу я…

Казак поспешно отвернулся, а колдунья, быстро скинув одежку, нырнула в реку… наслав на Ухтымку заклятье – чтоб возвращался к костру, зачем за подружкой жены приглядывать?

Даже не дожидаясь, когда ватажник скроется из виду, Митаюки-нэ выскользнула из воды и побежала к орешнику – уверенная в себе, ловкая, наглая, сильная, словно вышедшая на охоту самка молодой росомахи. Нагое тело ее, мокрое от воды, быстро высыхало, многочисленные колючки вовсе не задевали кожу, и ветки не били в глаза – юная ведьма ведь была у себя дома! Знала, как и куда идти.

Ну, вот! Рябины! Точно – вершинами связаны, клейкой нитью гигантского паука-птицееда.

Несмотря на все прошедшее время, рябиновый наговор еще тлел, и юная ведьма хорошо чувствовала чужое колдовство… впрочем, нет – не чужое, а свое, родное, ведь это была ее земля! Тем не менее это заклятье сейчас надобно было разрушить – иначе бледнолицые не смогут пройти, а на них – на всех казаков во главе с Матвеем и даже на их жен и дев – у Митаюки имелись планы.

– О, великий Нга-Хородонг!

Опустившись в рябиннике на колени, колдунья ловко прокусила ладонь и замазала кровь по лицу:

– Прими мою кровь, великий Нга-Хородонг, и пусть сила твоя станет сейчас моею…

– Не убивай оберег, девочка!

– Что?! – услышав чужие слова, Митаюки резко обернулась… и успокоенно перевела дух. – А, это ты, Нине-пухуця… Не расслышала, что ты сказала?

– Все ты расслышала, – хмыкнула себе под нос старая ведьма. – Хотя… хорошо, повторю еще разок. Не разрушай оберег! Надо лишь его ненадолго открыть, пройти, а потом – оставить все как есть. Вдруг да за нами кто-то идет?! Вспомни красные лоскутки – их ведь для кого-то оставляли!

– Да, это верно, мудрая Нине-пухуця, – подумав, девушка согласно кивнула. – Так, как ты сказала, и сделаем. Поможешь мне?

– Конечно, помогу. Чего ради я здесь стою-то?

Расцветал день. Из лагеря доносились крики и голоса пробудившихся казаков, и девичий хохот, в кустах засвистали птицы, а где-то далеко за рекою утробно замычал трехрог. Синие стрекозы проносились низко над самой водою, распускались из бутонов крупные цветы, голубые, сиреневые и желтые, тянулись к обоим солнцам – какие-то – к обычному, а иные – к колдовскому.

– Ми, подруженька, а ведь это – Яхаивар, правда?!

Подойдя, Тертятко взяла Митаюки за руку и заглянула в глаза:

– Если так… там мы дома, что ли?

Юная ведьма качнула головой:

– Не думаю, чтоб так.

– Но ведь мы к Яхаивару пришли! – резко возразила Тертятко. – Я же вижу! И озеро, и река, а вон там – орешник, помнишь, как мы орехи-то собирали?

– Да помню. – Митаюки-нэ покусала губу. – Только селение-то наше – разорено, заброшено, и все жители его давно покинули… кто смог.

– Вот именно – кто смог! – девушка все же не теряла надежды. – Может, кто и остался… или вернулся… родители…

– А ты что, видишь над селением дым очагов? – колдунья резко прервала подругу. – Так что не радуйся раньше времени, Те. Хотя… это теперь наш дом, тут ты права.

– О, великая Неве-Хеге! Так мы здесь и остановимся?

– Остановимся, – хмыкнула Ми. – И очень даже надолго… Что-то, подруга, ты бледноватая. Иди-ка в шалаш, приляг, отдохни.