«Наши друзья, – сообщил посол, используя термин, введенный Москвой для восточногерманских союзников, – хотели бы обеспечить контроль на границе между Демократическим Берлином и Западным Берлином, чтобы, как они говорят, «закрыть дверь на Запад», уменьшить поток беженцев из ГДР и прекратить акты экономической диверсии против ГДР, осуществляемые из Западного Берлина». Он сообщил, что Ульбрихт хочет захлопнуть секторную берлинскую границу, что противоречит советской политике.

Хрущев испугался, что Ульбрихт может зайти так далеко, что американцы решат отменить Венский саммит, поэтому попросил Первухина обуздать своего излишне нетерпеливого и дерзкого восточногерманского клиента.

Вашингтон, округ Колумбия

Воскресенье, 21 мая 1961 года

Президент Кеннеди чувствовал опасение, что сам идет в западню.

За две недели до саммита Роберт Кеннеди вновь встретился с Большаковым, на этот раз в воскресенье, когда их встреча не так бросалась в глаза. Генеральный прокурор пригласил советского секретного агента на двухчасовую беседу в Hickory Hill, свой загородный дом в Маклине, штат Вирджиния.

Большаков перед встречей выучил наизусть пятистраничную подробную инструкцию и в соответствии с ней изложил советскую позицию. Он был наделен блестящей памятью, а его манера излагать информацию скрывала тот факт, что он является не более чем проводником информации.

Бобби ясно дал понять, что говорит от лица президента. Он объяснил Большакову, что, назначая встречу, тот должен звонить ему только из телефона-автомата и называть свое имя только его пресс-секретарю Эду Гатману. В тех случаях, когда Большаков не хочет звонить сам, за него это сделает Хоулмен. Он позвонит Гатману и скажет: «Мой парень хочет встретиться с твоим парнем». Бобби объяснил Большакову, что только президент знает об их встречах – и одобряет их.

В отличие от этого роль Большакова становилась известна все большему кругу советских чиновников. ГРУ передавало все отчеты Большакова Анатолию Добрынину, официальному представителю Министерства иностранных дел, возглавлявшему группу советских советников по венским переговорам. Один из московских начальников Большакова с удивлением написал о встрече Большакова с Бобби Кеннеди 21 мая: «Беспрецедентная ситуация, когда член правительства Соединенных Штатов встречается с нашим человеком, и тайно». Советское посольство в Вашингтоне и тайные агенты получили приказ из Москвы держать эти встречи в секрете и не допустить, чтобы о них стало известно ФБР и американской прессе.

Бобби сказал Большакову, что в письме президенту Хрущев не высказался по вопросу запрещения ядерных испытаний. Он предложил Большакову такой вариант: Вашингтон даст согласие на тройку, как этого хочет Кремль – по одному представителю от коммунистической, западной и нейтральной страны, – а Россия отказывается от права вето.

Большаков позволил Бобби думать, что у него больше возможностей вмешиваться в ход переговоров, чем было на самом деле. Он сказал, что Советы согласятся на пятнадцать инспекций на советской территории, что ближе к требованию американской стороны относительно девятнадцати инспекций.

В поисках общих точек соприкосновения с Хрущевым Бобби подчеркнул, что брат «разделяет» и понимает опасения СССР за Германию. Он знает, почему Хрущев обеспокоен «германским реваншизмом», пытающимся вернуть восточные территории. «Мой брат воевал против них», – сказал Бобби Большакову.

Большаков и Бобби Кеннеди продолжали встречаться, когда до саммита в Вене оставалась всего неделя. Вероятно, по этой причине Москве потребовался только один день, чтобы ответить на просьбу президента Кеннеди иметь «больше бесед с Хрущевым, только в присутствии переводчиков».

Однако спустя два дня после встречи Большакова с Бобби перед Венским саммитом Хрущев отправил послание, не оставлявшее сомнений в том, что он намерен вести переговоры о будущем Берлина.

В этом случае он использовал официальный канал – через посла в Москве Томпсона. Он хотел, чтобы никто не сомневался в его намерении поднять этот вопрос.

Дворец спорта, Москва

Вторник, 23 мая 1961 года

Так совпало, что Хрущев ясно дал понять, что собирается обострить берлинский вопрос в том же Дворце спорта, где двумя с половиной годами ранее, выступая перед польскими коммунистами, начал Берлинский кризис.

Как только посол Томпсон с женой, получившие приглашение на выступление американского ледового шоу Ice Capades, заняли свои места в ложе Хрущева, советский лидер заявил, что за свою жизнь видел много ледовых шоу, и позвал Томпсона не для того, чтобы смотреть выступление фигуристов. Он пригласил Томпсона в отдельный кабинет, где был уже сервирован стол, объяснив, что приглашение на шоу было всего лишь предлогом для встречи с послом, чтобы обсудить Венский саммит.

Томпсон не записывал беседу, но без труда восстановил ее по памяти, отправляя телеграмму в Вашингтон. Под звуки музыки, чирканье коньков по льду и громкие аплодисменты зрителей Хрущев высказался точно и определенно. Если вопрос по Берлину не будет решен дипломатическим путем, сказал Хрущев Томпсону, то он еще до конца года заключит мирный договор с ГДР и передаст ей всю полноту власти над городом.

Кеннеди сконцентрировался на вопросе запрещения ядерных испытаний, сказал Хрущев, но лично его намного больше занимает берлинский вопрос. И следовательно, пока не будет решен берлинский вопрос, заявил Хрущев, разоружение невозможно. Если Соединенные Штаты решат с помощью силы нарушить планы Советского Союза, то столкнутся с ответной силой. Если США хотят войны, то они получат войну. Томпсон и раньше слышал от Хрущева угрозы применения военной силы, но он встревожился, услышав их за несколько дней до встречи в Вене.

И тут же Хрущев заявил, что не стремится к конфликту. «Только сумасшедшему нужна война, а западные лидеры не сумасшедшие, хотя Гитлер был им». Хрущев стучал кулаком по столу, говоря об ужасах войны, о которых знал не понаслышке. Он не мог представить, что Кеннеди способен пойти на это ради Берлина.

Томпсон возразил, что Хрущев, а не Кеннеди своими угрозами создает опасную ситуацию.

Может, это и так, сказал Хрущев, но если начнутся военные действия, то американцы, а не русские пересекут границу, чтобы защитить Берлин, и тем самым развяжут войну.

Во время обеда Хрущев то и дело повторял, что прошло шестнадцать лет со Второй мировой войны и пришло время положить конец оккупации Берлина. Хрущев напомнил Томпсону, что в своем первом берлинском ультиматуме 1958 года потребовал в течение шести месяцев освободить Западный Берлин. С тех пор прошло уже тридцать месяцев, возмущенно отреагировал Хрущев на предложение Томпсона отложить решение берлинского вопроса. Соединенные Штаты пытаются подорвать репутацию Советского Союза, сказал Хрущев, так больше не может продолжаться, этому надо положить конец.

Томпсон допускал, что США не смогут помешать Хрущеву подписать мирный договор с Восточной Германией, но было важно понять, станет ли советский лидер использовать этот момент для того, чтобы перекрыть американцам доступ в Берлин. Томпсон, предположив, каким может быть ответ Кеннеди, следующим образом отреагировал на заявление Хрущева об ужесточении подхода к берлинской проблеме, сделанное за несколько дней до встречи в Вене.