Он говорил негромко, но я затруднялась точно определить, какие именно чувства таились в глубине этого приятного голоса. Пес тоже это услышал. Было бы преувеличением сказать, что у него поднялась шерсть дыбом, но я заметила, как он моментально прижал уши, закатил глаза так, что показались белки, а густой, как у всех колли, воротник ощетинился.

Не в силах даже пошевелиться, я осталась сидеть на прежнем месте, немая и застывшая, как сами эти камни, ошеломленно уставившись на подошедшего. Наконец я уже открыла рот, чтобы ответить, но мне помешал тихий гневный голос, на сей раз граничивший с чем-то, что (каким бы фантастическим ни показалось подобное предположение в такой благодатный день) очень напоминало об опасности.

– И чего ради тебе вздумалось возвращаться? Нет, ты мне скажи! Что ты собиралась делать? Заявиться прямо домой и повесить шляпку на крючок? Если твоя идея именно такова, моя девочка, тогда очень советую обдумать ее еще раз, и поскорее! Знаешь ли, отныне тебе придется иметь дело не с твоим дедушкой, а со мной… Тут теперь я главный, милочка, и так оно и будет впредь. Так что смотри, поосторожнее.

Наконец я обрела дар речи. Какое бы сильное чувство ни полыхало между нами, но при его накале все, что я могла придумать в ответ, звучало бы неимоверно глупо.

В конце концов мне удалось выдавить из себя слабым и дрожащим голосом, больше похожим на писк:

– Я… я… простите, что вы сказали?

– Я видел, как ты садилась в автобус в Холлефорде. – Молодой человек тяжело дышал, точеные крылья носа побелели, как будто их кто-то ущипнул. – Не знаю уж, откуда ты возвращалась, – надо полагать, черт тебя подери, из Уайтскара. Ты села на хаузстедский автобус, а я поехал следом. Не хотел, чтобы ты заметила, как я подхожу, так что подождал, пока ты не поднимешься прямо сюда, потому что мне хотелось поговорить с тобой. С глазу на глаз.

Должно быть, при последней фразе, выразительно подчеркнутой, я переменилась в лице. В глазах молодого человека промелькнуло удовлетворение. Я испугалась, и его это радовало.

Что-то – надо думать, острый укол унижения, сошедший за прилив мужества, – помогло мне чуть-чуть прийти в себя.

– Послушайте, вы ошиблись! – резко и, наверное, излишне громко запротестовала я. – Я не…

– Ошибся? Даже не пытайся меня одурачить! – Одним легким движением (тело его было не менее красноречиво, чем лицо) он умудрился выразить угрозу, столь же искреннюю и ошеломляющую, как и следующие его слова: – А тебе не занимать выдержки, сучка, не так ли? После всех этих лет… как ни в чем не бывало заявиться обратно, при свете дня! Что ж, я тоже здесь… – Зубы его сверкнули. – Разве обязательно нужна глухая полночь для нашей прогулки по краю обрыва над водой? Помнишь? Ты бы ни за что не пришла помечтать тут в тиши, если бы знала, что я тоже приду, верно?

Я вскочила на ноги, на сей раз и вправду не на шутку перепугавшись. Нет, это не просто игра воображения – мой враг буквально излучал опасность. Как ни странно, но потрясающе красивая внешность лишь усиливала это ощущение – придавала ему театральности, из-за которой натиск и даже нарочитость казались вполне уместной частью представления.

Мне вдруг вспомнилось, каким отвесным и высоким казался утес, резко обрывавшийся всего в нескольких футах от меня. У его подножия, далеко-далеко внизу, рябился в порыве случайного ветерка Крэг-Лох, точно нейлоновая простыня на ветру.

Молодой человек шагнул ко мне. Костяшки пальцев, сжимавших тяжелую трость, побелели. На какой-то безумный миг мне захотелось повернуться и убежать, но позади меня тянулся крутой осыпающийся склон, справа путь преграждала Стена, а слева – обрыв над водой. И еще эта собака…

– Ты уже заходила на ферму? В Уайтскар?

Вопрос звучал резко, и я знала, что он очень важен.

Как все глупо! Необходимо это остановить. С трудом умудрившись совладать с поднимавшейся паникой, я кое-как выговорила ровным, хотя снова чересчур громким голосом:

– Не понимаю, о чем вы! Я вас не знаю! Я же сказала, вы ошиблись, и, насколько могу судить, вы ведете себя как опасный маньяк! Не представляю, с кем, по вашему мнению, вы разговариваете, но я вас в жизни не видела!

Молодой человек не шелохнулся, но эффект был таков, словно я остановила его выстрелом в упор. До сих пор я сидела вполоборота от него, однако теперь поднялась и развернулась. Мы стояли в двух шагах друг от друга. Глаза его расширились от изумления и недоверия, потом, при звуке моего голоса, по лицу пробежал отблеск сомнения, стерший с этого лица злость, а вместе с ней и угрозу.

Решив ковать железо, пока горячо, я снова заговорила – наверное, грубее, чем следовало, потому что еще не отошла от испуга и чувствовала себя крайне глупо:

– А теперь не будете ли столь любезны уйти и оставить меня в покое?

Несколько мгновений он стоял неподвижно, разглядывая меня, а потом произнес все еще сердитым тоном, к которому теперь примешивалось и некоторое сомнение:

– Пытаешься притвориться, будто не узнала меня? Я твой кузен Кон.

– Говорю же, ничего я не притворяюсь. Впервые в жизни вас вижу. И у меня нет никакого кузена Кона. – Я глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. – Похоже, хоть в этом мне повезло. Должно быть, у вас необыкновенно счастливая и дружная семья. Но, думаю, вы меня простите, если не стану задерживаться, чтобы узнать вас получше. Всего доброго.

– Послушайте, одну минутку… нет, пожалуйста, не уходите! Чудовищно жаль, если я и впрямь ошибаюсь! Но ей-богу…

Он все еще загораживал тропинку, ведущую к ферме и на шоссе. Слева по-прежнему отвесно уходил вниз утес, вода далеко внизу вновь успокоилась и заблестела под безмятежным небом. Но тот, кто казался нарочитым воплощением угрозы, высящейся между мной и свободой, теперь сник и уменьшился до всего-навсего молодого человека весьма привлекательной наружности, на чьем лице сомнение постепенно таяло, превращаясь в виноватое смущение.

– Честное слово, мне так жаль! Простите! Должно быть, я вас сильно испугал. Боже праведный, и что только вы теперь обо мне думаете? Наверное, что я рехнулся или что-нибудь в том же роде. Просто передать не могу, как мне стыдно. Понимаете, я принял вас за одну свою знакомую.

– Об этом я уже догадалась, – сухо отозвалась я.

– Послушайте, пожалуйста, не сердитесь. Признаю, вы более чем вправе сердиться, но ей-богу… то есть это просто поразительно. Вы могли бы быть ею, действительно могли бы. Даже теперь, когда я вижу вас вблизи… о, наверное, как начинаешь выискивать, какие-то различия все же есть, но я все равно готов бы поклясться…

Он резко умолк, все еще тяжело дыша. Было совершенно очевидно, что он и вправду пережил огромное потрясение. И, несмотря на все извинения, по-прежнему смотрел на меня так, словно никак не мог поверить мне, а не собственным глазам.

– Я тоже могу поклясться, если хотите, – сказала я. – Я вас не знаю. И зовут меня не Аннабель, а Мэри. Мэри Грей. И я никогда раньше не была в этой части света.