Перед глазами встала картинка: худощавый верткий парнишка летит навзничь в снег, а сапог намертво застрял в стремени, со щелчком лопается старая подпруга… Косматый, как лесной хозяин, мужик занес дубину над головой. Татарчонок, не целясь, всадил в горло разбойника стрелу, но тот продолжал махать ослопом, не чуя раны. Вторую! Третью! Как комариный укус. Даже палица литвина размозжила мужицкий череп не с первого удара.

Вилкас негнущимися пальцами попытался распутать ремешок, не справился и дернул изо всех сил.

Наконец-то получилось!

Ремешок лопнул, и ножны с мечом оказались в руках Вилкаса.

«Если жив Никита, обязательно отдам. Если сгинул, сохраню на память о друге…»

Тут литвину стало грустно и до слез обидно. Сам себе не давая отчета, он крепко привязался за время пути и к молчаливому русичу, и к наивному ордынцу. Казалось, что вот наконец-то нашлись те самые друзья, которых ему так не хватало с детства. А теперь злая судьба руками лесных дикарей отняла слабую надежду. Кто теперь назовет его Волчком, расскажет очередную притчу об удивительных монахах из далекой, едва ли не сказочной земли Чинь, покажет новую ухватку боя без оружия?

Ну уж нет! Он найдет друзей, чего бы это ни стоило. Вот кукла, которую Никита подобрал в деревне и хранил при себе. Вилкас отряхнул тряпичную игрушку от снега и сунул за пазуху.

«И ее отдам, пускай порадуется!»

Около саней Гладилы литвин подобрал лук Улан-мэргена. Плевать, что тетива лопнула, каждый уважающий себя ордынский лучник имеет несколько запасных, которые бережет как зеницу ока, прячет подальше от сырости и солнца. А сам лук сейчас можно использовать как костыль.

Побродив вокруг, Вилкас нашел свой мешок с канклесом, который чудом уцелел. Перекинул лямку через плечо.

Осталась лишь шуба…

Подходящую одежду он стащил с того самого мужика, который, получив три стрелы от татарина, продолжал драться. Добротная медвежья доха[111]. Просто на удивление – прочие кутались в сущее дранье. И подумаешь, что длинный бурый мех кое-где слипся от крови, – лишь бы грела.

Кое-как оттерев колючим снегом запекшуюся кровь, Вилкас сунул руки в рукава и пошел.

Шаг за шагом, пошатываясь и время от времени останавливаясь, чтобы передохнуть немножко. Мысли об отдыхе и костре он гнал от себя. Крепкий, выдержит. А судьба друзей важнее. Наверняка их увезли в Смоленск. Значит, нужно постараться добраться туда как можно быстрее. Узнать, что да как…

Хорошо, что есть дорога. Можно идти и идти – не собьешься с пути.

И Вилкас шагал.

Под нос он мурлыкал любимую песенку:

Grazus musu lineliai,

Dar grazesni sveteliai,

Dai liulia, dai liulia,

Dar grazesni sveteliai.

Mes paklosim linelius,

Ir isminsim siaudelius,

Dai liulia, dai liulia,

Ir isminsim siaudelius.

Иногда литвину казалось, что все, происходящее с ним, уже было. Будто он уже шел по зимней дороге, шатаясь от слабости, жадно глотая морозный воздух. Правда, одетый в другую одежду, с другим оружием. И звали его вроде бы по-другому. Но цель была та же – спасти друзей, не дать им умереть злой смертью. Может, конечно, русичу с ордынцем ничего и не грозит, но сердце все равно щемило предчувствием недоброго.

Первую серую, стремительную тень, мелькнувшую на обочине, он заметил краем глаза, но и не подумал озаботиться. Мало ли что почудится, когда по голове ослопом приложили от всей души? Тем паче, правый глаз по-прежнему видел не очень хорошо – застывшие вдоль дороги елки плыли и двоились.

Но, когда санную колею шутя перемахнул матерый волчара, литвин остановился, пробормотав под нос:

– Prakeikimas[112]…

Он живо вспомнил, как волки нападали на обоз. Если бы они не перерезали всех коней, быстро и надежно, еще неизвестно, как бы обернулся бой.

Парень проверил, на месте ли оружие. Меч, палица, охотничий нож с широким лезвием. Все в порядке. От двух-трех зверей отбиться можно. Он упрямо зашагал дальше, стараясь держаться посреди дороги, подальше от обступившей ее чащи. А серые тени безмолвно сопровождали его.

Волки то появлялись, то исчезали. Неслышно, не потревожив заснеженные еловые ветви, выглядывали между деревьев и снова скрывались. Словно играли в «кошки-мышки». Поджарые, широкогрудые хищники. Весом не уступающие взрослому человеку, а в холке почти достающие ему до пупка. Светло-серые, почти белые, и темные с подпалом. Рыжеватые и бурые с проседью. Сильные, хитрые, мудрые лесной, предвечной мудростью. Наблюдай он стаю в другом месте и в другое время, Вилкас не удержался бы от возгласа восхищения. Все-таки волки, по старинному поверью его народа, были ему не чужие[113]. Но сейчас между лопаток парня пополз холодок нехорошего предчувствия.

«И зачем я вам нужен? Позади куча трупов. И конские, и человеческие – ешь, не хочу. Так нет же, бегают, бегают…»

Он принялся считать волков. Насчитал дюжину. Сбился.

А звери все смелели и смелели. Пробегали рядом, всего в паре саженей. Искоса поглядывали на человека, и тогда их зеленые глаза вспыхивали с особенной, прямо-таки колдовской силой.

«Вот же зловредные твари!»

Пока что звери не проявляли открытой вражды. Но Вилкас знал точно – это до поры до времени. Достаточно будет любопытному переярку подбежать к человеку, толкнуть его, как в игру втянется вся стая. И тогда спасти жертву может разве что чудо. В чудеса литвин не верил, а верил в силу, стойкость и ловкость. Сейчас, как ни крути, все преимущества на стороне хищников. А уравнять силы поможет лишь защищенная спина. Хорошо бы прикрытая другом, но на худой конец сгодится и дерево…

Здоровенный рыжеватый с сединой волчара выскочил перед самым носом парня, присел на задние лапы. Взрывая снег, прыгнул.

Вилкас выставил перед собой кибить лука. И вдруг понял, что серый разбойник не собирался атаковать его. Просто попугал. Видимо, пошутил по-своему, по-волчьи. Хищник пролетел рядом, так близко, что щеку обдало ветерком, а в нос ударил запах псины. Двумя легкими прыжками вернулся на дорогу и замер, вывалив язык.

– Suniskas zarnokai[114]!!! – не помня себя от ярости закричал человек. – Sunsnukis! Suo sasuotas! Maisas kailinis[115]…

Зверь смотрел на него, приоткрыв пасть. Казалось, что он улыбается. Острые уши стояли торчком, пар клубился вокруг, обволакивая лобастую голову подобно облаку. Влажно поблескивали вершковые клыки.