членов его секты, не упомянув буддийских монахов [Там же]. Таким образом, этот источник изображает соперничество буддизма и даосизма за благосклонность хана, которое сохранялось до тех пор, пока Хубилай-хан и его жена Чабуй во второй половине XIII века не отдали предпочтение ламаистскому буддизму, выделив большие суммы денег на храмы и монахов [Polo 1903,1:319].

Освобождение от налогов предоставлялось не только религиозным лидерам, но и некоторым подданным хана в знак его великодушия по отношению к ним. В качестве примера можно привести рассказ о том, как Чингисхан приказал освободить от налогов некоего старика за то, что тот снабжал путников водой из колодца [Waley 1931: 92]. Однако, как о том определенно говорит Джувайни, религиозные лидеры особенно выигрывали от такого фискального режима. Объясняя систему налогообложения, введенную монголами, он говорит, что выплаты производились в соответствии с обстоятельствами жизни человека, за исключением тех, кто был специально освобожден Чингисханом, таких как мусульмане — великие сайиды[381] и достопочтенные имамы, христиане, которых они называют эркеун, монахи и ученые (ахбар), и идолопоклонники — жрецы, которых они называют тойун, знаменитые тойун; и из всех этих классов людей — те, кто из-за преклонных лет уже не в состоянии зарабатывать на жизнь [Qazvini 1912–1937, II: 77–78; Boyle 1997, II: 599].

В христианских источниках также сообщается о финансовой поддержке, оказанной Чингисханом христианским общинам в Центральной Азии, и о предоставлении свободы вероисповедания всем членам общины [Polo 1903, I: 186; Jackson 2005: 100–101].

Монголы также финансировали строительство культовых сооружений. Это помогало завоевывать сердца подданных, но имело и другое важное последствие. Религиозные здания были неизменной частью ландшафта, свидетельствовали о великодушном характере правителя, повышали его престиж в глазах новых подданных и помогали узаконить его правление. Таким образом, оседлому населению показывали, что кочевники-завоеватели незримо присутствуют в городах, даже если они находились в походах далеко за их пределами. Сменявшие друг друга монгольские ханы заказывали и оплачивали строительство культовых сооружений в Северном Китае и в своей собственной столице Каракоруме, где культовые сооружения, принадлежавшие различным культам империи, росли как грибы[382].

В то время как освобождение от налогов, похоже, было политикой правителей-мужчин в отношении религии, женщины в ранней Монгольской империи также стали практиковать религиозный патронаж одновременно со своим восшествием на престол в 1240-х годах. Самой известной женщиной-меценатом в период становления империи была Сорхахтани-беки, которая дала 1000 серебряных балишей на строительство медресе в Бухаре под управлением шейха аль-Ислама Сайф ад-Дина Бухарского [Rawshan, Musavi 1994, II, 823; Boyle 1971: 200; Qazvini 1912–1937, III: 8–9; Boyle 1997, II: 552–523]. Этот дар упоминается и в более поздних источниках, таких как «Тарих-и Банакати», где говорится, что деньги были даны шейху для строительства хани-каха[383], и добавляется, что она также давала деньги обедневшим поэтам и тратила деньги на благотворительность (садака), подарки и земли для мусульманских шейхов. Эти более поздние источники упорно подчеркивают тот факт, что она оказывала финансовую помощь, несмотря на то что была верующей «из секты Иисуса» [Banakati 2000:400]. Открытое христианское исповедание хатун и ее покровительство исламским институтам произвели впечатление на мусульманских летописцев того времени. Трудно оценить, было ли это простой благотворительностью или частью осознанной политической стратегии. Как бы то ни было, эти действия, безусловно, принесли ей престиж и в конечном итоге обеспечили ей поддержку, когда она выдвинула своего сына Мункэ на трон в 1250 году. Ее репутация вышла за пределы исламских и монгольских земель и была воспета ближневосточными христианскими летописцами, такими как Бар-Эбрей, и запомнилась анонимному христианскому автору «Татарской реляции» [Budge 2003: 398; Skelton et al. 1965: 76].

Важный эпизод оказания религиозного патронажа имел место во время регентства Дорегене-хатун (пр. 1241–1246). Ее поддержка религии, по-видимому, соответствовала политике, начатой Чингисханом и продолженной Угедэем, а именно благоприятствованию даосизму. В то же время следует помнить, что женщины покровительствовали этой религии еще до прихода монголов. Артур Уэйли в своем предисловии к «Путешествиям алхимика» говорит: «В 1207 году хинская принцесса Юань Фэй подарила храму Т’ай-хсю Куан, в котором жил Чанчунь полную копию даосского канона» [Waley 1931:16][384]. Так, согласно официальной политике монголов, с одной стороны, и следуя традиции религиозного покровительства со стороны женщин-правительниц, с другой стороны, Дорегене разрешила напечатать даосский канон [Cleaves 1960–1961; Rachewiltz 1981]. Однако, как мы видели выше, взаимодействие женщин с религией не означало автоматически политическую необходимость. Личные убеждения этих женщин влияли на религиозную жизнь монголов и находили сильное отражение в соблюдении женщинами религиозных обрядов. По этому поводу де Рахевильц предположил, что фаворитизм, проявленный к даосизму, и покровительство канону также были обусловлены особыми обстоятельствами жизни Дорегене-хатун [Rachewiltz 1993: 49]. Личное участие правительницы в покровительстве даосизму прослеживается даже во времена, предшествовавшие обнародованию эдикта. Перед тем как взять на себя управление империей, в последние дни жизни своего мужа, Дорегене тесно общалась с членами секты Цюань-чжэнь. В 1234 году, когда ее муж посылал военные экспедиции на Русь и укреплял контроль монголов над Северным Китаем, она подарила «полный набор даосских писаний» главе секты, сменившему знаменитого старого учителя Чанчуня [Там же: 45]. Поступая так, Дорегене не только следовала традиции предыдущей цзиньской царицы Юань Фэй и действовала в соответствии с религиозной политикой монголов, но и укрепляла положение женщин как покровительниц религии в монгольской державе.

Монголы быстро поняли политическое преимущество, которое давало религиозное покровительство. Они освобождали от налогов религиозных лидеров и учреждения на завоеванных ими территориях и строили культовые сооружения, которые придавали легитимность их правлению и служили физическим напоминанием оседлому населению о присутствии кочевой империи на их территориях. Географические условия требовали, чтобы новая империя отдавала предпочтение даосизму, особенно секте Цюаньчжэнь, которая имела сильные позиции в Северном Китае с конца двенадцатого века. Женщины также участвовали в этом процессе после обретения реальной власти в империи, издавая указы в поддержку даосского канона в Китае и оплачивая строительство медресе в Центральной Азии. Аналогичным образом, когда монголы пришли в Иран, женщины приспособились к новым религиозным обстоятельствам, с которыми они столкнулись.

В Иране, отражая общее отношение монголов к религии, патронаж характеризовался получением политических преимуществ за счет поддержки одной религии над другой. В ранний период существования ильханидского Ирана монголы, помимо ислама, отдавали предпочтение буддизму и христианству. Благосклонное отношение к христианству при Монгольском дворе не было для империи чем-то новым. Как мы видели, во время правления Гуюк-хана (пр. 1246–1248) чиновники-христиане получали преимущества при дворе, что вызвало напряженность в отношениях между мусульманами и христианами в центральной орде [Rawshan, Musavi 1994, II: 808;