– Выворачиваться будешь, – сквозь набухшие слезы улыбнулась Ленка. – Не надо выворачиваться. Рассказала она мне все. И как сосала тебе, когда ты мне по телефону в любви признавался. И какие слова при этом говорил. И трусы твои, мною стиранные, подробно описала.

Жена начала всхлипывать. Старалась не заплакать, а слезы все равно потекли. Крупные капли скатывались по щекам и падали на пол.

– Ну давай, выкручивайся. Какие версии? Подслушала разговор по параллельной линии и случайно увидела трусы в незастегнутой ширинке? Гадит по бизнесу? Микрофон враги в кабинет подложили? Инопланетяне за тобой следят с альфа Центавра? Давай, говори, чего молчишь? Мне дурочке, все сказать можно. Ленка глупая, всему поверит.

Жалко стало ее сильно. А от себя тошнило. Ведь всему бы поверила действительно. Перечисляла невероятные версии, а сама ждала. Может, и вправду что-то скажет, во что поверить можно. Любила она его. А он? Кого он любил? Вопрос… Врать ей – как у ребенка беззащитного конфеты воровать. Стыдно очень. Правду сказать? Что, мол, богом стал, властелином Либеркиберии. Что не очень у него получается быть хорошим богом. Что связано все и люди гибнут по-настоящему. Что трахнул он сдуру Наташу, но потом отшил, застыдившись. И поэтому-то она и звонит. От обиды…

Дурацкая правда получается. Неправдоподобная совсем. Типа инопланетян с альфы Центавра. В них, кстати, поверить намного легче, чем в правду такую.

Выхода не оставалось. Правду говорить нельзя. Наплести ей фигню – значит искалечить еще сильнее. Не наплести – тоже искалечить.

– Я… я детей люблю, – неожиданно для самого себя сказал Алик.

– А меня? – глядя через увеличивающую глаза линзу слез, спросила Ленка.

– И тебя…

Он ответил неуверенно. Но подошел к жене все-таки, обнял ее осторожно. И она его обняла. Зарыдала у него на груди, зашлась в крике. Потом, заикаясь, спросила:

– А у тебя, у тебя с ней точно все? Это несерьезно, да?

– Да… Да. Все.

Несколько секунд она смотрела на него, задрав голову и уткнув острый подбородок в расстегнутый ворот рубашки. А потом вырвалась. Закричала остервенело:

– Врешь ты все. Ты всегда врешь. Врешь, врешь, врешь!

Он пытался ее успокоить. Снова поймать в объятия. Прижать к себе. Она вырывалась, убегала и орала как резаная:

– Врешь, врешь, врееееешь!

Алик прекратил бегать. Стоял растерянно посреди коридора. Ленка еще некоторое время носилась вокруг него, застегивала чемоданы, визжала нечленораздельно, шипела в конце. Плакала.

– Врешь. Решь. Ёшшшь…

Потом угомонилась, встала напротив Алика. Лицо ее вновь окаменело. На посмертную маску стало похоже. Неживое, белое совсем.

– Уйди. Сейчас уйди, – сказала.

– Лен, но я… дай хоть близнецов повидать.

– Потом все, потом. Уйди…

Он вгляделся в мертвое, бледное лицо жены. Понял как будто что-то. Подошел к чемоданам, взял их. Пошел к выходу. Двигался четко и размеренно. На луноход был похож, управляемый из неведомого ЦУПа. Открыл дверь. Застыл перед проемом. Решился. Начал выходить. Пластиковые чемоданы с грохотом цеплялись за дверные косяки. Не хотели покидать квартиру. Протиснулись все же. Выскочили. Шум от чемоданов смолк. Тихо очень стало. В тишине раздался сухой хлопок. Ленка закрыла дверь в квартиру.

Десятое утро встречал Алик в гостинице. Четыре звезды, пять этажей, двери открываются электронными ключами, мраморный пол у ресепшен. Номер был просторным, кровать удобной, белье приятным и чистым. Все окружающее раздражало неимоверно. Наводило на мысль о террористическом акте. Нет в гостиничных номерах души. Все стандартно. Стандартный ковролин или ламинат, стандартные покрывала и полотенца. Декорации жилья, а не жилье. Пытаются для оживляжа вешать на стены веселенькие картинки. Только не оживляют они ничего. Наоборот, подчеркивают бездушность якобы комфортабельного пространства. Полбеды, если человек приезжает на отдых или в командировку. Новые впечатления, смена обстановки не дают совсем закиснуть. А когда за окошком знакомый и порядком надоевший тусклый московский пейзаж. Тогда беда…

Девять ночей Алик провел здесь, а казалось, год прошел. Десятое утро наступило. Он с трудом отскребся от мятых простыней, встал и схватился за сигарету. Прикурил, затянулся. Порция никотина лихо пришпорила не до конца проснувшийся организм. Вспомнил сразу, кто он и где он, вспомнил и почему. Все десять проклятых суток с момента ухода из дома вспомнил.

…Днем было еще ничего, работа отвлекала. А ночью, вечером, тоска – нержавеющая, металлическая, кислая. Без трехсот «Чиваса» не уснуть. Пил, курил, думал. Засыпал в пропахшем никотином номере. Утром вставал с тяжелой головой, глотал горсть таблеток от давления, шел в стандартную ванную, пытался привести себя в порядок. На третий день, чистя зубы, придумал слоган для отеля, где проживал. «Бездушные номера для бездушных людей. Вместо душа джакузи с парогенератором и пузыриками».

Приободрился. Слоган ему понравился. А вопрос, неожиданно возникший после слогана, нет.

«А вместо души что? Тоже джакузи? Хорошо бы. Увлажняет, массирует, расслабляет и бодрит. В зависимости от выбранного режима эксплуатации. И никаких тебе других миров и прочей, засоряющей волшебные форсунки, рефлексии».

Не получалось у него так. Жрал себя постоянно. Вспоминал. То разрушенную Либеркиберию, то черный зал со свечами, то Антуана, то Ленку рыдающую.

В первые два дня как-то держался. Ездил по вечерам в больницу к Сашке. Шутил с ней, подкалывал. Радовался выздоровлению. Потом ее выписали домой. Жена постаралась, и дочка перестала с ним разговаривать. Раз сто звонил Ленке. Трубку подняла только один раз. Сказала, чтобы не звонил… Совсем тяжко стало. На пятый день пригласил бабу. Старую боевую подругу. Типа влюбленную в него давно и безнадежно. Пожалел на четвертой минуте, когда она спросила:

– Чего это ты такой грустный, Алик?

«Действительно, чей-то он такой грустный? Рассказать бы ей все, для поднятия настроения», – помечтал он про себя и с издевкой спросил:

– А где поводы для веселья?

– Ну, я пришла, – кокетливо ответила подруга.

– Ха-ха-ха.

Она обиделась и ушла. Всем был нужен бодрый Алик, веселый и энергичный. Тихо депрессующих шизофреников и так полстраны. Драйвовых ребят не хватает. На работе придерживались такого же мнения. Коллеги начали замечать непривычную пришибленность ранее взрывного начальника. Подписание бумаг с Магаданпромбанком прошло совершенно не празднично, без обычных взаимных подколов с банкиром. Андрей даже повторил взбесивший вопрос боевой подруги:

– Чего это ты такой грустный, Алик?

– Гриппую, – коротко ответил он.

Михай, конечно, ни в какой грипп не поверил. Когда Алик буднично, как о дождичке за окном, сообщил ему о перечислении миллионов в банк, он не на шутку испугался.