Мир рухнул…

Глава 39. Прощай, друг!

Алексей

Открываю глаза и вижу перед собой ветки деревьев. Крупные листья колышутся на ветру. Хочется подняться, но все тело словно окаменело. Спина затекла так сильно, что я даже ногами пошевелить не могу. Только руки протягиваю, чтобы отгородиться от яркого солнечного света, который бьет по глазам, практически ослепляя меня. В горле пересохло. Мне чертовски жарко, и я понимаю, что причиной тому стала теплая одежда, в которой я валяюсь в каком-то странном саду.

Пытаюсь понять, где нахожусь, озираюсь по сторонам и резко замираю. Стоп!

Мы ехали в кафе, и что-то произошло.

— Тут еще полеживаешь? — Степа плюхается рядом со мной и помещает травинку в рот.

Друг прищуривает один глаз и улыбается. На нем светлые шорты и футболка. Он доволен, как сытый хищник, а мне вдруг сжимает грудь и становится больно дышать, стоит только открыть рот, чтобы ответить ему.

— Ты не напрягайся, — Вольный кладет мне на грудную клетку руку и перестает улыбаться, — не стоит ничего говорить, друг.

— Где мы? — Все-таки хриплю и закашливаюсь, пытаясь подняться, но от внезапной боли, пронзившей спину, закрываю глаза.

— Могу сказать одно, тебе тут не место. Сам ведь видишь. — Кивает на теплую куртку.

Да, внутри меня печет так, словно кто-то кинул меня в духовку.

— Что случилось? Степыш, какого черта?! Сейчас же зима!

Я снова смотрю по сторонам и рвано хватаю воздух, которого все меньше и меньше. Друг тяжело вздыхает. Его образ кажется мутным, или мои глаза чем-то засыпали. Хочется дергаться, и я пытаюсь, но продолжаю лежать на месте. Жар распространяется по телу, будто я заболел гриппом.

Внимательно смотрю на Вольного, и в памяти всплывает момент с ударом. Его глаза, полные страха, а потом кровь…

— Дошло? — Криво улыбается и убирает руку, поглядывая перед собой.

— Это все не реально, да? Всего лишь дерьмовый сон?!

Молчит, поворачивает ко мне голову и улыбается. Нет! Какого черта?!

— Позаботься о Маруське. Пусть живет дальше.

— Нет!

Ору так, что легкие обжигает, но образ друга расплывается перед глазами. Нет!

— Хоть ты невыносимый, но мой самый близкий человек.

— Нет!

Уши закладывает, а светлый день сменяется темной ночью. Сердце замедляет ритм, пока я продолжаю сипло орать во мрак. Но слышу его голос. Тихий. Как через толстую бетонную стену.

— Прощай, друг!

Ощущение реальности теряется. Я пытаюсь открыть глаза, слыша посторонние звуки, которые улавливает мой слух. Только веки словно одеревенели.

— Жаль парня. Такой молодой…

Сознание улавливает женский голос, и дыхание учащается. Пробую открыть глаза, но ничего по-прежнему не получается. Во рту настоящая пустыня.

— Он хотя бы живой. — Мужской голос с хрипотцой заставляет напрячь слух.

— Да, не повезло тому парнишке. Никак не могу привыкнуть к тому, что погибают дети. Это страшно…

— Вероника Сергеевна, возьмите себя в руки. Следите за пациентом. Сейчас нужно его спасти, а тому парню мы уже ничем не поможем.

— Хорошо-хорошо. — Со слезами, пока я дергаюсь всем телом.

Ничего. Не получается. Я на месте. В темноте.

Лежу. Я чувствую, что не двигаюсь. Мои мышцы ноют. Спина болит. Я не могу выбраться из темноты и зову Вольного. Друг, твою мать, помоги мне! Кажется, ору настолько сильно, что перепонки должны лопнуть, но он не отзывается.

Не знаю, сколько времени проходит, но наконец попытка открыть глаза приводит к проблеску света.

— Леша… — Ее сладкий голос настоящая услада для ушей.

Моя принцесска гладит руку, пока я сглатываю. Пить хочу очень сильно. Несколько раз моргаю, чтобы сфокусировать зрение.

— Ты очнулся…

Рядом раздаются всхлипы, на которые я медленно поворачиваю голову. Света сидит около больничной койки. Ее тонкие пальчики гладят мои. Глаза красные. Веки припухшие. Моя маленькая девочка, что же ты так?

— Не двигайся. — Произносит она, когда я дергаю рукой, только поздно.

До меня доходит, что ноги я совсем не чувствую. Тут память и подкидывает подробности. Сирена. Скрежет металла. Взгляд друга.

Холодок пробегает вдоль позвоночника.

— Степа… — Не узнаю свой хриплый голос, который режет слух.

Света смотрит на меня. Ее подбородок подергивается от сдерживаемых рыданий. Слегка качает головой, но этого достаточно. Сжимаю простыню пальцами, пока грудину рвет на части. Нет! Нет! Нет! Это гребаная шутка! Сон, который еще не закончился?! Начинаю ржать, как идиот, а принцесска замирает с выпученными глазами. Говорю, чтобы этот придурок выходил из своего укрытия и перестал издеваться. Только вместо него приходят медработники. Пытаются поставить укол, но я кручу руками, ржу и ору одновременно.

НЕТ! Это не может быть правдой!

Только больничные крысы умудряются зажать руки и поставить укол, после которого я снова погружаюсь во мрак. Там его голос. Словно на перемотке.

Прощай, друг!

Глава 40. Беда не приходит одна

Светлана

В машине стоит зловещая тишина. Я слышу лишь скольжение шин по асфальту, тихую работу двигателя, скрип оплетки, когда водитель поворачивает, и собственное рваное дыхание. Внутри все сжалось от сдерживаемых слез, а я не могла расплакаться, ведь рядом сидел отец. Я чувствовала его напряжение, недовольство и злость.

Хотелось бы отмотать пленку назад, чтобы ничего не случилось, вот только это невозможно. Ничего бы не изменилось. После обморока в городской больнице мне пришлось пройти экспресс-обследование. Анализы еще не были готовы, но врач посоветовал собирать вещи и лететь в столичную клинику на лечение.

Только я не могла. Мои мысли были лишь о Леше. Оказалось, что работники скорой перепутали Степана и Алексея. Конечно, я испытала облегчение, но оно не отменило того факта, что погиб человек. Не просто посторонний мальчик, о котором можно было сказатькак печально. Нет. Не стало лучшего друга Богданова, и я страдала не меньше. Я знала Вольного все ничего, но этого было достаточно, чтобы понять, как тяжело Леше. Кроме Степы, у него не было близких друзей.

Тяжелее всего было видеть, насколько сильно он мучается. Отстраненно отвечает. Постоянно задумчив. Угрюм. Сер. Такое ощущение, что из него высосали жизнь, а еще ужасная новость…

Если в скором времени ему не сделают операцию на позвоночнике, то Леша будет прикован к инвалидной коляске на всю оставшуюся жизнь. Не сможет ходить.

Я уже начинала разговор на эту тему, но он молчал. Игнорировал меня.

— Я не понимаю, — голос папы заставляет вздрогнуть и сжать папку, где хранилась вся история моей болезни, — как можно было молчать о том, что тебе плохо?!

На последних словах срывается и повышает тон, после чего нервно поправляет галстук. На