– Ты мерзавец! – Чашка полетела на пол и разбилась. – У тебя хватает наглости требовать уважения, когда твоя невеста, возлюбленная творит такое?!

– Разве я хоть раз вызывал падшего ангела?

– Но ты убивал людей!

– Ты тоже, – усмехнулся он.

– Только при самообороне.

Выражение его лица вдруг переменилось; исчезла усмешка.

– Не знаю, к чему все приведет, но тебя в обиду не дам.

– Не нужна мне твоя защита! – бушевала я. – Сбагри кому-нибудь другому. И вообще, отстань! Хочу поменять куратора. Тубан! Пусть со мной занимается Тубан.

– Ты не хочешь куратора из семьи Саргасов, Пейдж.

– Не смей решать, чего я хочу, а чего нет! Хочу…

– Ты хочешь покоя, – бросил страж, поднимаясь. – Хочешь, чтобы к тебе относились как к остальным: избивали, унижали. Тогда у тебя будет полное право ненавидеть рефаим. За мое же хорошее отношение ты отплатила бегством. Но твои мотивы можно понять, а вот мои – нет. Ты не понимаешь, что мною движет, раз за разом спрашиваешь себя и не находишь ответа. Но это не значит, что его нет, Пейдж. Точнее, ты его пока не нащупала.

Я плюхнулась в кресло. Разлитый кофе промочил униформу насквозь.

– Тебе нужно переодеться, – заметил страж, подходя к шкафу.

Щеки у меня горели, в ушах стоял насмешливый голос Джекса: «Глупышка, вот и глазенки на мокром месте. Взбодрись, лапушка. А ты чего ждала? Сочувствия? Он не станет тебя жалеть, впрочем, как и я. Мир – это вечная борьба, дорогая моя подельница. Оружие к бою – и вперед. Пусть ему небо с овчинку покажется!»

Страж протянул мне длинную черную тунику:

– Должно подойти. Великовата, конечно, зато тепло.

Он деликатно отвернулся. Я натянула тунику; полы болтались ниже колена.

Затем позвала:

– Готово.

– Присядешь?

– Как будто у меня есть выбор, – фыркнула я.

– Есть, – кивнул рефаит.

– И что дальше?

– Дальше ты рассказываешь, кто научил тебя никому не верить. – Он снова устроился в кресле. – Но это в идеале. В реальности ты нипочем не признаешься, чтобы не выдавать друзей.

– Не понимаю, о чем ты.

– Ну разумеется.

Я скривилась:

– Ладно, к чему скрывать: у меня есть знакомые-ясновидцы. По-моему, вполне логично.

– Нет. Мощь лондонского Синдиката значительно возросла. Все, кто нам попадался, – сплошь чужаки, бродяги-одиночки, брошенные на произвол судьбы из-за неумения контролировать свою силу. Отвергнутые собственными единомышленниками, своей плотью и кровью, они рады служить нам и готовы сносить любое оскорбление за возможность прикоснуться к эфиру. У нас они снова получают столь необходимый социум, только и всего. – Рефаит кивнул на дверь. – Вот Майкл, к примеру. Он полиглот. По-вашему, если не ошибаюсь, шептун. Его родители так боялись способностей сына, что натравили на него экзорциста. В результате парнишка лишился лабиринта и теперь практически не разговаривает.

Мне и раньше доводилось слышать о крушениях лабиринта. С Зиком из нашей шайки однажды было такое. В итоге становишься полностью закрытым, нечитаемым. Для ясновидца это хуже смерти. Постепенно аура отрастает слой за слоем, как броня, исключая даже малейшую возможность призрачной атаки.

– «Алые» подобрали его пару лет назад, – продолжал рефаит. – Парнишка жил на улице впроголодь. Его посадили в Тауэр по подозрению в ясновидении, но по моему приказу досрочно привезли сюда. Да, с ним обращаются как с невидцем, но аура к нему частично вернулась. Я понемногу научил его говорить. Надеюсь, в один прекрасный день он отыщет дорогу в эфир и сможет петь как раньше. Вместе с хором призраков.

– Постой, – вклинилась я. – Ты заново научил его говорить? Зачем?

В комнате повисло напряженное молчание. Страж снова потянулся за кубком.

– Кто ты? – вырвалось у меня.

Ответа не последовало.

– Жених наследной правительницы династии Саргасов, человек, под чью дудку правительство пляшет аж с тысяча восемьсот пятьдесят девятого года, – перечисляла я. – Ты стоял у истоков трафика ясновидцев, сеял ужас в сердцах миллионов – и вдруг помогаешь людям? С какой стати?

– Боюсь, на этот вопрос я не отвечу. Ты ведь молчишь о своих друзьях, почему бы и мне не промолчать?

– А если в порядке обмена информацией?

– Не исключено.

– А Майклу ты говорил?

– Так, в общих чертах. Он мне очень предан, но полностью полагаться на него нельзя.

– А на меня можно?

– Не знаю. Мне ничего о тебе не известно, Пейдж. Но завоевать мое доверие ты можешь. Более того, – он откинулся на спинку кресла, – сегодня у тебя будет такой шанс.

– В смысле?

– Скоро поймешь.

– Дай угадаю. Ты убил предсказателя, украл его силу и теперь планируешь прочесть мое будущее.

– Не в моих правилах присваивать чужие способности, – поморщился рефаит, – но я хорошо знаю Наширу. Достаточно, чтобы предугадать ее действия.

Напольные часы пробили час.

– Наше время истекло. Можешь идти. Думаю, тебе стоит навестить подругу, ворожею.

– У Лисс эфирное голодание, – призналась я.

Страж удивленно вскинул брови.

– «Алые» сожгли ее карты. С тех пор мы не виделись.

Глаза щипало от набежавших слез.

«Попроси его о помощи, – убеждал внутренний голос. – Пусть даст новую колоду. Он не откажет, Майклу ведь не отказал».

– Печально, – вздохнул рефаит. – Как исполнитель она очень способная.

– Поможешь ей? – выдавила я через силу.

– У меня нет карт. Но ей нужна связь с эфиром. – Он посмотрел на меня в упор. – И амарант тоже понадобится.

Он выложил на кофейный столик старинную шкатулку, инкрустированную золотом и перламутром. На крышке красовалось изображение цветка с восемью лепестками – точь-в-точь как на коробке со снадобьями. Рефаит достал из ларца флакончик с голубоватой маслянистой жидкостью.

– Экстракт астры, – сообразила я.

– Молодец.

– И зачем?

– Даю в малых дозах Майклу. Звездный цветок хорошо восстанавливает лабиринты.

– Почему «звездный»?

– Так рефаиты называют астру. В переводе на наш язык – «glossolalia».

– Это на нем говорят полиглоты?

– Да. Это древний язык эфира. Майкл его порядком подзабыл, сам разговаривать не может, но все понимает. То же самое с заклинателями.

Выходит, при случае полиглоты могут подслушать и понять, о чем шепчутся рефаиты. Очень любопытно…