Он снова опустил глаза на бокал.

— Меня тревожит, что есть такие вещи, что мы отравляем себя и наше потомство, что мы всё знаем, но губим наше будущее, но я не верю, что есть хоть что-то — повторяю, хоть что-то, — что можно сделать, чтобы это предотвратить. Мы — нация эгоистов. Это наша слава, но это станет и нашей гибелью, потому что никого из нас нельзя заставить беспокоиться о таких абстрактных вещах, как «общее благо». Лучшие из нас могут хотя бы беспокоиться за своих близких, но как нация мы не способны на большее.

— Я не хочу этому верить, — произнес Брунетти.

— От твоего нежелания верить, — сказал граф с чуть ли не нежной улыбкой, — все это не становится менее верным, Гвидо.

— Ваша дочь тоже не верит, — добавил Брунетти.

— И каждый день благодарю за то Бога, — сказал граф тихим голосом. — Возможно, главное, чего я сумел достичь в жизни, — воспитал дочь, которая не разделяет моих убеждений.

Брунетти хотел отыскать в голосе графа иронию или сарказм, но нашел только горестную искренность.

— Вы говорите, что сделаете это, проследите, чтобы свалка была ликвидирована, но почему вы не можете сделать большего?

Граф снова посмотрел на зятя с той же улыбкой.

— Мне кажется, Гвидо, что за все эти годы мы с тобой разговариваем впервые. — Потом уже другим голосом добавил: — Потому что существует слишком много свалок и слишком много таких людей, как Гамберетто.

— Вы можете с ним как-нибудь справиться?

— Вот здесь я не могу ничего.

— Не можете или не хотите?

— В некоторых ситуациях, Гвидо, «не могу» и «не хочу» означает одно и то же.

— Это софистика, — бросил Брунетти.

Граф откровенно рассмеялся:

— Да неужели? В таком случае разреши мне сказать так: я предпочитаю не делать ничего, кроме того, что хочу сделать и о чем я тебе сказал.

— А почему? — спросил Брунетти.

— Потому что, — ответил граф, — потому что я не могу заставить себя заботиться ни о чем, кроме моей семьи. — По его тону Брунетти понял, что никаких других объяснений не получит.

— Могу я задать вам еще один вопрос? — спросил он.

— Да.

— Когда я позвонил вам и поинтересовался, можно ли мне поговорить с вами, вы спросили, не хочу ли я говорить о Вискарди. Почему это?

Граф взглянул на него с невольным удивлением, потом принялся рассматривать лодки на канале. Только после того, как проплыло несколько лодок, он ответил:

— У синьора Вискарди и у меня есть общие деловые интересы.

— Что это значит?

— Только то, что я сказал, — что у нас есть общие интересы.

— А могу я узнать, что это за интересы?

Граф посмотрел на него, прежде чем ответить:

— Гвидо, мои деловые интересы — это тема, которую я не обсуждаю ни с кем, если не считать тех, кто непосредственно имеет к ним отношение.

И прежде чем Брунетти успел возразить, граф добавил:

— Когда я умру, мой бизнес перейдет по наследству к твоей жене. — Здесь он замолчал, потом добавил: — И к тебе. Но до того я буду обсуждать его только с теми людьми, которые с ним связаны.

Брунетти хотелось спросить у графа, являются ли законными дела, связывающие его с синьором Вискарди, но он не знал, как спросить об этом, не оскорбив тестя. Больше того, Брунетти опасался, что он и сам уже не знает, что означает слово «законный».

— Вы можете рассказать мне что-нибудь о синьоре Вискарди?

Граф долго не отвечал.

— У него есть и другие деловые партнеры. Среди них много людей очень могущественных.

Брунетти уловил в словах графа предостережение, но при этом и некий намек.

— Мы только что говорили об одном из них?

Граф ничего не сказал.

— Мы только что говорили об одном из них? — повторил Брунетти.

Граф кивнул.

— Вы скажете мне, какие их связывают интересы?

— Я могу… я хочу сказать тебе только то, что тебе не следует интересоваться ни тем, ни другим.

— А если я решу заинтересоваться?

— Я бы предпочел, чтобы ты этого не делал.

Брунетти не удержался и сказал:

— А я бы предпочел, чтобы вы рассказали мне об их деловых отношениях.

— Значит, мы зашли в тупик, не так ли? — спросил граф голосом, неестественно легким, словно то была светская болтовня.

Но прежде чем Брунетти успел ответить, они услышали какой-то шум за спиной. Оба они обернулись и увидели входящую в комнату графиню. Она быстро подошла к Брунетти, высокие каблуки ее весело стучали по паркету. Мужчины встали.

— Гвидо, как я рада тебя видеть, — сказала она и поцеловала его в обе щеки.

— Ах, дорогая моя, — сказал граф, склоняясь к ее руке.

Женаты уже сорок лет, подумал Брунетти, а он все еще целует ей руку, когда она входит в комнату. Хорошо хоть не щелкает каблуками.

— Мы как раз говорили о Кьяре, — сказал граф, ласково улыбаясь жене.

— Да, — подхватил Брунетти, — мы только что говорили о том, как счастливы мы с Паолой, что наши дети такие здоровые.

Граф бросил на него взгляд поверх жениной головы, но она улыбнулась им обоим и сказала:

— Да, слава богу. Нам так повезло, что мы живем в такой здоровой стране, как Италия.

— Воистину так, — согласился граф.

— Что ей привезти с Капри? — спросила графиня.

— Только самих себя в целостности и сохранности, — галантно ответил Брунетти. — Вы же знаете, как там у них на Юге.

Она улыбнулась:

— Ах, Гвидо, все эти разговоры о мафии не могут быть правдой. Это все россказни. Все мои друзья так говорят. — И она повернулась к мужу, чтобы он подтвердил это.

— Если твои друзья так говорят, дорогая, значит, так оно и есть, — сказал граф. Потом обратился к Брунетти: — Я все для тебя улажу, Гвидо. Позвоню сегодня же. И пожалуйста, поговори с твоим другом из Виченцы. Нет никакой необходимости, чтобы кто-то из вас занимался этим.

Жена бросила на него вопросительный взгляд.

— Ничего, моя дорогая, — сказал он. — Просто одно дельце, в котором Гвидо просил меня разобраться. Ничего важного. Некая бумажная волокита, с которой я смогу управиться быстрее, чем он.

— Как мило с твоей стороны, Орацио. Я так рада, Гвидо, — сказала она и просияла, представив себе эту счастливую семейную картину, — так рада, что ты обратился к нам.

Граф взял ее под руку и сказал:

— Теперь нам, наверное, нужно идти, дорогая. Катер ждет?