Выскочив на крыльцо, она ткнула меня большим пальцем в спину и спросила, долго ли я намерен прохлаждаться. Я подпрыгнул, разинув рот. Его тут же заткнули толстым бутербродом с толстым куском ветчины.

Не успел я прожевать «завтрак», как понял, что сижу в карете, несущейся во весь опор.

— Статуя Грокесса Багрового находится в парке Мэйдл Ильвонской. Если нам повезет, народу там не будет, — сказала Гермиона.

— Почему не будет?

— Не знаю, я сказала «если повезет». Толкователь следит за этим местом и утверждает, что Смех Леопарда по-прежнему в тайнике.

Хлеб с ветчиной не доставил мне никакого удовольствия. Я привык завтракать как человек, а не хомяк, перехватывающий на ходу кусочек-другой. Поэтому, скорчив мину, спросил, почему наши божественные союзники сами не могут добыть нужные артефакты.

— В пророчестве Мартула написано, что это должны делать жители измерений, которым грозит опасность. По-моему, логично.

— Не вижу логики.

— Браул прав, — поддержал меня Квирсел. — Почему бы Мартулу было не написать что-то более разумное?

— Спроси у него, — предложила мопсу Гермиона.

— Ладно, при случае…

— Кстати, — сказал я, — кто такая эта Мэйдл Ильвонская?

Гермиона уставилась на меня, словно я вдруг осмелился подвергнуть сомнению одну из аксиом миропорядка. А я не нарочно — вот не знаю, и все тут, хотя живу в Мигонии всю жизнь. С Грокессом худо-бедно ситуация ясна, но с Мэйдл… Одним словом, Гермиона кипела от возмущения. По ее словам, Мэйдл Ильвонская — это великая и мудрая чародейка, жившая триста лет назад. Она первая стала бороться за права адепток Искусства, первая выступила против многовековой мужской тирании, и именно благодаря ей сегодняшние дамы от магии могут свободно заниматься своими делами.

Квирсел покачал головой и сказал, что наш мир странный. Вот в его измерении дамы изначально делали свои дела свободно.

Я надулся. Вот, оказывается, кому мы обязаны нынешней эмансипацией. Эта Мэйдл была та еще щучка. Благодаря ей, видимо, теперь каждая волшебная персона в юбке задирает нос к Полярной звезде и обзывает всех мужчин вокруг болванами и тупицами.

И ее именем назвали целый парк? От негодования я решил надуться еще сильнее, но мы уже приехали.

Гермиона посмотрела на меня свысока, словно говорила этим: «Такого я от тебя не ожидала!» А вот я не ожидал такого от наших властей. Я в них разочарован и намерен при случае довести это до их сведения…

Высадили нас у больших чугунных ворот парка, состоящих из сплошных завитушек. Взад и вперед через них текли праздношатающиеся. Со столбов мило ухмылялись мраморные горгульи. На них погода тоже действовала благотворно.

— Ты, судя по всему, недоволен, — заметила Гермиона, прицепляя поводок к ошейнику Квирсела. Ему надлежало снова изображать из себя собачку. — Ты не любишь Мэйдл Ильвонскую.

— Я? Да я ее обожаю. У тебя найдется лишний портретик? Я повешу его над своей кроватью и каждое утро буду возносить благодарственные молитвы.

Гермиона прищурилась, помолчала и сказала:

— Хорошо. Я это запомню. Когда-нибудь мы поговорим на эту тему.

— Жду не дождусь!

— Какая муха тебя укусила?

— Она называется: «Браула лишили законного завтрака».

— Сам виноват.

— Конечно…

Препирательства продолжались всю дорогу к точке, помеченной на схеме крестиком.

Парк — это громадное такое место, покрытое плотной зеленой травкой и редкими раскидистыми деревьями. В их тени отдыхающие устраивали пикники с воздушными шарами, писком, визгом и детским ревом. Собаки носились взад-вперед с высунутыми языками и время от времени сшибали какого-нибудь господина или госпожу. Короче, мигонцы весело проводили время, стараясь насладиться последними теплыми днями.

Мы шли по центральной дорожке, пронизывающей парк из конца в конец, а Квирсел, повинуясь своей собачьей составляющей, просто рвался с поводка. Ему не терпелось присоединиться к четвероногим увеселениям. На мое предложение отпустить чародея, Гермиона ответила, что ни в коем разе, у нас дело. Но Квирсела заметили и бросились к нему небольшой толпой в количестве десяти голов. Собаки были разных пород и размеров. Каждая знакомилась с Квирсел ом индивидуально, с соблюдением всех собачьих приличий, и это, разумеется, задерживало нас.

Гермиона не стала церемониться и выдернула мопса из толпы почитателей. И вручила мне. Собаки огорченно вздохнули, Квирсел помахал им лапкой, едва не прослезившись.

— Нам надо сосредоточиться, — сказала волшебница. — Уж больно здесь красиво и тихо. Жди беды.

Я понял, что, возможно, она права, когда увидел памятник Грокессу Багровому.

Легендарный премьер-министр Эртилана, немало сделавший во благо королевства, почему-то стоял в самом дальнем углу парка и популярностью не пользовался. Никто не приходил к его постаменту пролить слезу-другую и вспомнить о былом. Вероятно, все из-за того, что жил он слишком давно. К памятнику приложил свою длань Джулс Клакевит, а следовательно, стоит Багровый здесь уже тысячу лет.

Вид у Грокесса был самый что ни на есть мрачный. Лицо пессимиста и поза человека, страдающего люмбаго, но вынужденного позировать с выпрямленной спиной. У бедолаги в каждом движении чувствовалась скованность. Букли по бокам головы добавляли Грокессу траура.

И таким вот отношением к жизни великий деятель прошлого заражал все вокруг. В его угол почти не добиралось солнце, площадка вокруг густо заросла всякой зеленой дрянью, плющ увил постамент и бронзовую табличку.

Полное запустение. Вдобавок Грокесс порядочно позеленел и уж точно не тянул на свое величественное прозвище.

Всего пяти секунд хватило мне, чтобы проникнуться настроением этого места.

— Ну? — спросила Гермиона, по-хозяйски ткнув руки в бока. — И где все?

«Всех», то есть Талулы и Зубастика, не было.

— Свяжись с ними по амулету, — предложил я через десять минут напрасного ожидания.

— Не буду! — Гермиона упрямилась. — Пусть сами выпутываются. Я считала, что пунктуальность в деле спасения мира — хороший тон, но, видно, ошиблась. Будем действовать сами. Квирсел!

Чародей досконально обследовал площадку вокруг памятника, обнюхал все что можно, включая постамент.

— Тут были какие-то люди, — сказал он, — Несколько.

— Кто именно?

— Понятия не имею. Я не собака и тем более не ищейка, натасканная на розыск. Обратились не по адресу.

И словно в знак протеста Квирсел задрал заднюю лапу. Мы с Гермионой сказали: «Фи», после чего мне велели лезть на памятник.

— Зачем? — удивился я.