Тот кивнул, вскочил и успел прыгнуть на запятки возка. Фофаня уже сидел рядом с Тимошкой.

— Речка — там! Туды его гони! — командовал Фофаня. — Сворачивать не давай! Уй-й-й-й-й!!!!!!

Видно, в дальних Фофаниных предках числился какой-нибудь татарский сотник, приведенный на Русь ханом Батыем. Человеку славянской крови так вроде визжать не полагается — а от Фофаниного визга прохожие шарахнулись едва ли не в большем ужасе, чем от пистолетного выстрела.

Маркиз де Пурсоньяк, опомнившись, схватил вожжи и попытался править лошадью. Но Тимошка, кучер милостью Божьей, успел нагнать, загородить возком поворот влево, опять отстал — и санки выкатили на набережную. Тимошка позволил неумелому маркизу спуститься и погнал неприятеля дальше, прочь от островов, где по льду были проложены целые улицы, в сторону Охты.

Еще совсем недавно тут шумели масленичные гулянья, а теперь о них напоминал разве что сор, ореховая скорлупа, конфетные бумажки, выложенные из снега стенки с воткнутыми елочками, горки с невысокими барьерами, уже лишенные ступенек для подъема, какие-то будки и шесты. Петербург отдыхал — самое начало Великого поста еще не стало обременительным, и город притих.

Андрей рассчитал правильно — и с каждой минутой приближался к цели, за которой столь долго гонялся.

— Ну, с Богом! — скомандовал Фофаня, очень гордый, что ему доверено командовать военной операцией.

Андрея качнуло, и он понял, что возок покатил на сближение с санками. Похоже, маркиз не имел ни пистолета, ни карабина. Однако у него мог быть с собой клинок — скорее всего, шпажонка из тех, что можно приобрести в модных лавках. Еремей, предполагая такую беду, все же вызвался взять маркиза живьем, сказав:

— Даже самая лихая баба ножом орудует, как кухарка, а я все ж таки мужчина, и не хилый. Ну поцарапает, эко горе…

Андрей, не желая ставить глупые опыты, снабдил пистолетом Тимошку, и все прошло, как будто в театральной комедии, которую перед премьерой полсотни раз репетировали.

Возок поравнялся с санками, санки приняли вправо, тогда возок стал прижимать их к берегу, и в нужную минуту Еремей, стоя на запятках, одной рукой вцепился в спинку санок, перешагнул на полоз и зажал другой рукой горло маркиза. Все это произошло быстро, и далее он ехал, стоя разом и на запятках возка, и на полозе санок; это было страх как неудобно, и он призывал на помощь Фофаню.

Андрей даже не понял, в чем беда, но понял Тимошка и пригрозил маркизу, что при попытке бегства будет стрелять. Маркиз выпустил из рук вожжи, всем видом показывая смирение перед злой судьбой, лошадка замедлила бег, Тимошка щегольски уравнивал скорость своих караковых со скоростью лошадки, пока возок и санки не остановились. Маркиза просто выдернули из санок и закинули в возок, сверху тут же сел Фофаня.

— Вот мы и встретились, господин де Пурсоньяк, — по-французски сказал Андрей и перешел на русский: — Или прикажете называть вас господином Дементьевым?

— Это вы! — воскликнула незнакомка. — Я до смерти перепугалась, а это были вы, господин Соломин! Но зачем? Почему? Что это все значит?

— Значит лишь то, что ваша игра окончена, сударыня, и вы никому более не причините вреда, — Андрей подумал и добавил: — Мадмуазель Евгения.

— Евгения? С чего вы взяли?

— С того, что этим именем вас окрестили.

— Тут какое-то страшное недоразумение!

— Сударыня, вы попались. Вы и ваши сообщники отдадите все компрометирующие письма, какие у вас скопились, и мнимые, и настоящие…

— Но у меня нет никаких писем!

— Вы отдадите их. Все, сколько накопили, подвизаясь в роли маркиза де Пурсоньяка, или Александра Дементьева, или хоть китайского мандарина. Удивительно, как вы, со своим голоском, умудрялись заставить девиц поверить, будто вы мужчина. Но, говорят, есть пределы у вселенной и нет пределов у человеческой глупости.

— Я притворялась мужчиной — но для чего?

— Перестаньте, Евгения. Тогда, в трактире, вы и меня к себе расположили — и если бы слуга мой не опознал Марью Беклешову, я бы по сей день был убежден, что беседовал с милой и благовоспитанной девицей, которой пришла блажь играть мужскую роль.

— Но с чего вы взяли, будто я — Евгения и соблазняю девиц? — собеседница уже начала сердиться. — Пустите меня! — она попыталась скинуть с себя Фофаню.

— Я пущу, а у нее чингалище[12]за пазухой! И меня порешит, и до вас, барин, доберется, — возразил Фофаня. — Нет уж, я на ней сидеть буду и молитву творить. Так потихоньку до дому и доедем.

— Я не обязан перед вами отчитываться, сударыня. Марья Беклешова сразу опознает в вас своего соблазнителя. Сперва вы отправили ее будущей свекрови письма, потом украли ее из Воскресенской обители и отправили в Гатчину…

— Маша была в полнейшем отчаянии!

— А ваши клевреты Решетников и Вяльцев но случаю этого отчаяния пили как сапожники и покусились на Машу…

— Боже мой!.. Я знала, что во всем этом есть какое-то страшное вранье, — сказала Андреева собеседница, — но не могла понять… Вот теперь все сходится…

Разговор этот, в котором пленница решительно все отрицала, прервался, когда приехали домой. Там встал вопрос, как ее лучше разместить. Да и что с ней делать дальше — Андрей никак не мог изобрести. Она же, видя, что ей не верят, сперва замолчала, не отвечая на вопросы, потом потребовала, чтобы ее показали соблазненным девицам.

— Беклешова сразу скажет вам, что вы ошиблись, господин Соломин!

— Скажет — оттого, что вас связывают какие-то непонятные отношения. Вы погубили ее счастье, и она вынужденно бежала с вами… Евгения, я догадываюсь, кто покровитель ваш и для чего надобны деньги. Вы ввязались в опасную политическую игру, сударыня. Но мне дела нет до политики, и я доведу это дело до конца, даже ежели мне придется доставить вас к господину Шешковскому.

Андрей понимал, что добычу такого рода нужно везти именно Степану Ивановичу Шешковскому, начальнику Тайной экспедиции, ведавшей политическим сыском. Но он сам с собой вступил в противоречие. Когда опытный по части воровских затей Фофаня предложил свою версию происхождения шкатулы с деньгами в богадельне, Андрей согласился с ней, потому что она избавляла от беспокойства. Но о политической он все же помнил…

— Прекрасно, везите меня к Шешковскому! — воскликнула пленница. — Да поскорее!

Андрей сам себе не желал признаваться, что снова, как в истории с похищением Граве, находится в положении охотника из всем известной байки, что орет на весь лес: поймал-де медведя! Товарищи отвечают: ну так иди с ним сюда! И слышат от него: не могу, он меня держит! Он затосковал об армии, где все было куда как проще. Однако признавать свои ошибки никак не желал.

Еремей видел, что история повторяется: сперва наломано дров, потом непонятно, как с ними дальше быть. В Маше питомец вообще сомневался. Гиацинте сейчас положено сидеть в позе сиротки у ног графини Венецкой, и выманивать ее для опознания из особняка — значит рисковать всей затеей. Граве! Вот кто мог бы опознать Евгению, хотя не видел ее более десяти лет.