Отвалите все! Плевать мне сейчас на всё и на всех.

Даже острее, чем боль за потерянного когда-то ребёнка, сейчас меня душит тоска. Невыносимая осенняя тоска и острый приступ одиночества, которым меня всегда накрывает с наступлением этой дождливой поры.

«Осень!» — пронзает меня осознание того, что на самом деле происходит.

— Чёрт, это же осень! — ошарашенно смотрю я на изменившие цвет холмы. — Да заткнись ты, Карл! Плевать уже на это, — хватаю я его за руку, пока он всё пытается оправдаться, и разворачиваю носом вдаль. — Это осень, Карл!

— Это просто дождь, — даже не вырывается он. — Просто долгий дождь.

— Нет, мальчик мой. Я вижу это каждый год. Это — осень! Похоже, ты не просто нарушил запрет на перемещения. Ты нарушил запрет на холода.

— Мой отец сказал: запрет на перемещение нематериальных сущностей.

— Поздравляю, дружок! Твоя сумасшедшая Катька была права: нас ждёт зима.

— Зима?! — застывает Карло, ошалело уставившись в окно.

— Как ты там сказал: я зря заставила чистить камины? — усмехаюсь я. — Боюсь, это было самое полезное из моих решений, Карл. Фелисия! — ору я в сторону двери, даже не удосуживаясь отойти от окна.

— Да, Ваша милость, — является она через несколько секунд.

— Собирай чемоданы. Я еду в Аденантос.

— Ваша Милость, вы не можете…

— Выполняй. Немедленно. И если ещё раз мне кто-то скажет, что я могу, а что нет, — подхожу к ней вплотную, — поколочу собственноручно.

Наверно, вид у меня был не просто решительный — угрожающий. Зверский. Потому что против ничего не пикнул даже генерал Актеон, когда я сказала, что беру с собой Зенона, Грифа и столько людей, сколько Белоголовый посчитает нужным. И отправляемся мы в Империю немедленно.

И да, наверно, он, возможно, очень расстроился, что ему пришлось отложить его «уличные бои» из-за моего внезапного отъезда, но потерпит. Плевать.

Плевать, что едем в ночь. Плевать, что дождь. Плевать на всё, потому что никогда ни в чём я не была уверена, как в том, что должна ехать. Что король первым должен узнать, что будет зима. Потому что по сути это надвигающаяся катастрофа и к ней надо готовиться. И начать это делать уже вчера.

И я бы придумала эту зиму, чтобы увидеть моего короля. Но с другой стороны, зачем мне повод? Я бы поехала и так.

— Я готова! — натянула на себя обе свои кофты и «благородный» зипун с оторванной завязкой.

Фелисия распричиталась, что нельзя ехать без слуг и камеристок, и что сборы займут у неё два дня. Я дала ей десять минут. Она справилась за полчаса.

Положила мне смену вещей, да и то на всякий случай. Потому что в моих планах просто поговорить с Георгом, обрадовать его, оставив след в летописи (и лучше в обратном порядке) и сразу вернуться. Главное, про зиму не забыть сказать.

Просто увидеть его, как Париж, и… уехать, так как умирать мне ещё никак нельзя.

Пока приехал Гриф и запрягал коней Зенон, я собственноручно помогала на кухне упаковать немного еды в дорогу.

— Присматривай тут за ними, пока меня не будет, — ерошу я волосы знакомого белобрысого пухлого мальчонки, что взялся проводить меня с кульками до кареты. И торжественно вручаю ему в качестве обещанного когда-то вознаграждения золотой. — Тебя как зовут-то?

— Вит, — оглянувшись, тут же прячет он тяжёлую монетку. — На самом деле Витард, но друзья зовут меня Вит.

— В общем, раз уж мы теперь друзья, Вит, — наклоняюсь к самому его уху, — присматривай тут за всеми. Расскажешь мне потом кто тут чем занимался и о чём шепчутся у меня за спиной. Ну, ты понимаешь, по-дружески. Оплата та же.

— Так точно, миледи, — радостно вытягивается он по струнке.

И я его отпускаю, чтобы обнять на прощание Фелисию.

— Прости, что иногда бываю несправедлива. Просто работа у меня такая.

— Ничего. Это ничего, — вытирает она глаза углом передника и благословляет меня в дорогу. — С вами Его Величеству и правда будет лучше, — осеняет она ромбом карету, когда та трогается.

Но о том, что свидеться с Георгом Пятым придётся так скоро, не подозревает никто.

Хотя, списывая всё на своё желание как можно скорее встретиться, я и отказываюсь от привала, даже когда темнеет. Заставляю Грифа гнать лошадей даже по ночи. И понятия не имею зачем, тороплюсь и беспокойно выглядываю в окна.

Когда доносится крик: «Всадники!», а потом «Свои!», я чуть не выскакиваю из кареты прямо на ходу. Едва дождавшись, когда наша кавалькада остановится.

И пока бегу, цепляясь юбками за высокую траву, Георга уже снимают с коня. Едва живого. Он потерял сознание ещё до того, как остановился. И каким чудом вообще держался на лошади, одному огу известно.

«О, господи, Гош!» — прижимаюсь я губами к его горячему как кипяток лбу.

— Рана в боку, — докладывает один из его сопровождающих. — Она воспалилась ещё пару дней назад, но Его Величество хотел закончить дела.

— А что в столице нет докторов?

Блин, да кого я спрашиваю! Парни просто выполняли указания. А Его Упрямство, конечно, не пожелал, чтобы ему помогли. Чтобы кто-то, кроме Шако, которого он с собой не взял, притрагивался к его драгоценной ране.

— Несите его в мою карету! — пока Гриф выслушивает объяснения, отдаю приказания я. — Найдите воду, тряпки. Всё это тоже в карету.

— Он принял решение ехать домой, — помогает мне Гриф снимать с короля одежду, пока его подручный держит зажжённую свечу.

«Кто бы сомневался! Чёртов стоик!» — скриплю я зубами, глядя на гноящееся безобразие на его боку. И на черноту, что раззмеилась уже по всей спине и переползла на живот.

И чёрт с ней, с этой чернотой! И с этой ведьмой, чтоб ей пусто было! Заладила со своим «проклятием»! А то, что тыкать в живого человека грязным кинжалом чревато, она учла? Что эта рана сама по себе опасна, подумала? И гноится, воспаляется, не заживает она потому, что в ней тупо инфекция, с которой в этом мире явно бороться не умеют. И тому проклятию придётся сильно поторопиться, если оно хочет опередить зломогучий стафилокок, который без ударных доз антибиотиков легко убьёт короля за пару дней и без всех этих заморочек обиженных брошенок.

Смачиваю тряпку из походной фляги, чтобы положить королю на лоб. И смачиваю другую, чтобы обтереть его всего и хоть немного снизить жар.

И Горе Моё Непутёвое, и Счастье Моё Несусветное не просто горит, температура явно зашкаливает. Его трясёт, он бредит, шепчет что-то неразборчивое, но, мужик он и в бреду мужик: не скулит, не хнычет, не стонет.

«Держись, держись, мой хороший, скоро будем дома!» — уже по дороге уговариваю я Его Стойкость, лежащего головой на моих коленях.