— Потому что это ваша историческая родина, — разглядываю я толстую вязку в катышках. Нет, в этом поверх пижамы в красные дни календаря только сериалы смотреть. — Не эта.

— Нет. Потому что остальные леса вырубили. Живой лес единственный остался нетронутым. А из-за постоянного лета, деревья почти не растут. Да и старые не обновляются, только дряхлеют, гниют и пропадают.

— То есть ваша магия Филиппу не нужна? — защищаюсь я руками от очередной прилетевшей в меня тряпки. Вот! Приличный тоненький кардиган, как надо. Правда цвета ядовито-голубого. Я себе очень польстила, когда его купила «к глазам», но здесь по замку лазить сойдёт.

— Магия вне закона, и Император не пойдёт против церкви и архиепископа. А значит, в Империи мы обречены. Ему нужен лес. Чтобы больше ни у кого не покупать древесину.

— Чтобы снизить пошлину на неё до минимума, сбить цену, а то и просто присвоить себе, вырубить и вывезти? — замираю я, засунув только одну руку в рукав. То есть по сути обескровить Абсинтию, раз леса не восстанавливаются. — А король об этом знает?

— Конечно, — и снова этот скепсис на его лице.

— Хочешь мою кофту? А то ты какой-то замороженный, Карл. Тебе пойдёт. Смотри, она почти зелёненькая. Или ты после немытого винограда опять животом мучаешься?

— Дарья Андреевна! — гневно перебивает он.

И мой запас оптимизма на этом тоже иссякает.

— Да, да, я поняла, — зло натягиваю я второй рукав. — Я не заслуживаю того, чтобы мне что-то объясняли, рассказывали, чем-то делились. Я здесь так, временно, трахать Его Величество, пока Катька не вернётся. Ой, прости! — делано прикрываюсь я рот рукой. — Кажется, это слово не для детских ушей. А особенно для тех мальчиков, у которых такая крошечная пиписька.

— Вы злая.

— Нет, я справедливая, Карл. Знаешь, это твоя Катька, а не я творила тут что попало. Это ты притащил меня сюда, я не напрашивалась. Жила себе тихонечко, как могла, никого не трогала. И я тут из сил выбиваюсь, чтобы вам всем помочь, сделать как лучше. Красиво. Правильно. Но меня словно никто не воспринимает всерьёз. Я так, не человек, ошибка природы. Расходный материал.

— И что же вы сделали? Приказали прочистить старые камины? Да кому они нужны!

— А по-твоему я что должна была сделать? Пойти поджечь церковь? Да кому вы все будете нужны, если короля не станет? Феи, травники, весь этот сброд, за который он жопу рвёт, но который только сидит и ждёт, когда король всё за всех порешает.

— Мы не сидим! — выкрикивает Карл, вклиниваясь в мою пламенную речь.

— Правда? И что же вы сделали? Твои сородичи наводят тень на плетень, что ничего не помнят, ничего не знают. Какой такой запрет-маврет? Какие крокусы? Какие заклинания?

— Они не хотят говорить вам.

— Конечно. Я кто? Я — никто! Зонтик. Или это у вас фей девиз такой: моя хата с краю, ничего не знаю? Ты не знал, что творишь. Катька металась: с белыми она или с красными. Но всё же она крокусы нашла, а мне рассказали какую-то сказочку про ослиную мочу, козьи какашки и цветочки, которые тут оказывается несколько столетий уже никто не видел.

— Это не сказки, — только что не топает он ногой, приземляясь на подоконник. Эта пентаграмма — основа любого заклинания. Первая кровь — это прощание. Лепестки шафрана — прощение. Пот коня — очищение. Сброшенная шкура змеи — обновление, а сперма петуха — новая жизнь. Но ингредиентов должно быть семь. И Катарина не успела использовать то, что дала ей ведьма, чтобы изменить внешность. Её схватили. Ударили. А я взял её кровь, когда она её сплюнула. И кое-что ваше, чтобы совершить заклинание, доступное мне. Только тогда я не знал, что это принадлежит вам.

— И что же это было? — смотрю я на него пристально.

Ну кто бы сомневался, что не обошлось там без ведьмы-то.

— Уже не важно, — ковыряет он носком ботинка подоконник.

— Ну вот и вся ваша помощь. Что ты, что твой отец, что дон Орсино. Пускаете слезу по невинно погибшей рыжей девочке. Рассказываете мне эти сказки про Наль. Можно подумать, никто из вас не знает, что ведьма — это и есть Наль.

— Вы говорили с ней, да? — смотрит он виновато.

— О, да! Очень занятная вышла беседа. Из той же оперы, что и с твоими родичами. «Ничего не знаю. Ничем не могу помочь. Но если кто сдохнет не ко времени, так и быть — подсоблю», — вот такого плана вышел разговор. А знаешь, что сказала Аката?

— Старая Аката или молодая?

— Старая, старая. Бабка Катькиной подружки, что торгует снадобьями по баснословным ценам и делает дурацкие предсказания.

— И что же она вам сказала?

— Посмотрела, как на пустое место и изрекла, — вскидываю я голову, вспоминая жест высокомерной старухи. Даже в ведьме было меньше спеси. — Наплачешься.

— И что это значит? — моргает фей.

— Понятия не имею. Я такие предсказания и сама делать могу. Пачками. Напляшешься. Накашляешься. Начихаешься, — размахиваю я руками направо-налево. — Думаешь, от разговора с твоей Катькой будет больше толку? Сомневаюсь, — отвечаю за него сама. Задохнувшись от нахлынувших чувств, отворачиваюсь и, стянув на груди кофту, бесцельно таращусь в распахнутое окно.

«Унылая пора, очей очарованье» — тут же приходят на ум бессмертные строки. И навевает их побуревшие, словно постаревшие, уставшие, осунувшиеся от дождя холмы.

И сердце моё рвётся подальше отсюда. Нет, не домой.

К тому, который сейчас где-то там, так далеко от меня, за этими холмами.

С которым нам вместе осталось так мало.

Который скучает так же невыносимо по мне, как и я по нему.

— Дарья Андреевна, — теребит меня за руку Карл.

— Что тебе? — даже не смотрю я на него.

— Эта вещь, что принадлежала вам. Это была бирка. Кусочек клеёнки с продетым в неё бинтиком. Там было написано: «Смирнова. Мальчик». Дата, время, рост, вес.

Я открываю рот, чтобы сказать, какие же они сволочи. Что нет у них ничего святого, но не нахожу слов, закрываю его, а потом снова открываю:

— Да как вам…? Да что б вы все…

Взять бирки умершего ребёнка. А я думала муж их сжёг. А это мерзкие зелёные людишки. Мелкие вороватые твари.

— Ты хоть представляешь себе, что это? То, что вы стащили…

— Это не я. Дарья Андреевна! — уворачивается он, когда я пытаюсь прихлопнуть его как муху, и залетает в комнату. — Мы взяли только одну. Потому что именно так это и работает.

— Ну, да, конечно, — душат меня слёзы, и чтобы чёртов фей их не видел, я снова отворачиваюсь к окну. — Любовь. Жизнь. Смерть. И всё в одном кусочке клеёнки.

— Дарья Андреевна! — что-то ещё верещит в своё оправдание он.

— Отвали, Карл! — запахиваю я поплотнее кофту.