Саша отца не убивал, это Спиридону было понятно еще тогда. Не может человек молодой и неопытный совершить такое злодейство, пусть и в припадке душевной болезни. Техника преступления (а газеты подробнейше излагали все детали) требовала опытных мужских рук. К тому же не стоит забывать, что оба покойника были отмечены боевыми наградами в Эриванскую кампанию и не позволили бы себя зарубить и выпотрошить, словно куриц.

Спиридон взвешивал и прикидывал: отдаст он мальчонку жандармам — получит целковый. А не отдаст, глядишь, и вскроется старый нарыв с чудовищным убийством. Явно за этими событиями витала зловещая тайна, а тайны в наше время стоят недешево. Тем более крапленные кровью. А по всему выходит, чтобы разгадать эту тайну, нужно отыскать распрекрасную Алису и посмотреть, не вьется ли за ней какой хвостик.

Саша закончил и смотрел на Спиридона неотрывно, ожидая приговора. А тот все вертелся, то закусывал губу, то подносил пустую чарку ко рту и болезненно морщился. Трудно ему было решиться. Сдать мальчишку проще простого, к тому же и хлопот никаких. А коли не сдать… Интереснейшие перспективы открываются. Денежные. А ну как найдет настоящего убивца? С того бы деньги и получить! Риск? Зато ни с кем делиться не нужно.

— Ладно. Помогу тебе. По рукам. — Спиридон протянул Саше правую ладонь, и тот азартно хлопнул по ней левой.

Алиса стояла на веранде и смотрела, как Степан Антонович спускается с крыльца, озираясь, трусит к коляске. Вот заметил ее, замахал руками, расплескивает воздушные поцелуи. Алиса вытянула губки трубочкой, подняла руку, едва пошевелила пальцами. До чего мерзкий старикашка! Она бы его никогда на порог не пускала, да Герман уверяет, что это самый надежный в городе банкир.

В последнее время ее жизнь была яркой и приятной, все происходящее казалось сладким сном. Никогда Алиса не была так счастлива и так прекрасна. Это подтверждали взгляды мужчин, которых она сводила с ума каждый вечер, тех, кто далеко за полночь стоял под ее окнами…

С того момента, как они поселились в лесу, жизнь Алисы переменилась. Усадьба была местом загадочным. Чете Сент-Ивенсов, известных певцов, этот огромный дом был подарен то ли императором Павлом, то ли еще Екатериной Великой. Выглядел дом так, словно простоял в запустении не один век. Крышу и северные стены покрывал толстый ковер темно-бурого мха, а южную веранду буйно оплетал плющ с огромными граммофонами сиреневых цветков. Мебель в доме был зачехлена, изрядно потравлена молью, так что всю эту рухлядь пришлось отнести на задний двор и сжечь.

Алиса ходила по комнатам и нервно вздрагивала при малейшем скрипе половицы, при шорохах и стуках во втором этаже, при вскрике птицы за окном. Ей мерещились привидения, и, оставаясь вдвоем с Германом, она прижималась к его груди и старалась побороть свои детские страхи.

Дом ожил вместе с первым настоящим обедом, который приготовил французский повар-вертопрах, переманенный Германом из московского ресторана. Дом повеселел вместе с прибывшей телегой, на которой едва умещалось удивительно смешное изобретение человечества — стол с зеленым сукном и вертящимся блюдцем посредине. Рулетка. «Что же тут интересного?» — спросила тогда Алиса. «Попробуй!» — ответил Герман и объяснил, что этот зеленый столик — страшное оружие. Страшнее еще не придумали. Он лишает человека сна и покоя, делает его казнокрадом и убийцей, заставляет пускать по миру собственных детей и лишать себя жизни. Герман сунул ей томик поэта Пушкина и заставил прочитать «Пиковую даму». Алиса проглотила повесть за вечер, а потом ходила между карточными столами, расставленными в строгом порядке в зале, и никак не могла понять — отчего такое с людьми возможно?

Дом наполнился счастьем вместе с голосами многочисленных гостей. Тогда Алисе показалось — многочисленных, хотя приехало лишь шестеро прекрасно одетых мужчин. Она вышла к ним впервые в платье из темно-лилового шелка, окропленного золотыми песчинками звездной пыли, словно нападавшей с ее распущенных золотистых локонов, ниспадающих до самого пояса. Кто-то из гостей узнал ее, вскрикнул: «Ночная княгиня!», бросился целовать ручки. Остальные с удовольствием последовали его примеру, взбодрились, заговорили громко, весело. Она крутила колесо и делала гостям страшные глаза. «Князь, проиграть не боитесь? А мы сейчас посмотрим!»

Алиса чувствовала в такие вечера, как в ней закипает кровь. Она была возбуждена до такого предела, что, как только дверь за гостями затворялась, бросалась на шею Герману и не выпускала его из своих объятий до самого утра. Он разделял ее азарт, но рассудительность никогда не покидала его.

Герман привез в дом хорошеньких девушек.

— Кто это? — в ужасе спросила Алиса, прекрасно помнившая девушек Зи-Зи. — Ты ведь говорил — у нас будет приличное заведение!

— Дорогая моя, ты ведь понимаешь, какое впечатление производишь на наших гостей?

— Ну и что с того?

— Корнет Березович вчера бродил под твоими окнами до зари. Тафейцев камешки бросал. Я ведь считаюсь твоим опекуном — не более. И многие господа, особенно холостые, имеют на тебя определенные виды. А ты неприступна, они не могут понять причины…

— А эти девки…

— Не девки — гостьи. Они заменят тебя там, где нужно. И господа останутся довольны. Кстати, знаешь, почему к нам не ездит больше полковник Волынцев? Потому что не смог к тебе подступиться. А была бы рядом другая, смешливая и доступная…

— Значит, я буду гостей развлекать до постели, а эти — после?

— Ничего подобного. — Голос Германа принял привычную убаюкивающую окраску. — Ничего подобного. Они будут по-прежнему боготворить тебя, обожать тебя — тебя, а не их. Но когда богиня будет исчезать за кулисами, ласковые гостьи смогут утешать твоих безутешных обожателей. Но, разумеется, утешения будут негласными — в доме пустых комнат предостаточно…

Девушки оказались смышлеными, с Алисой держались на почтительном расстоянии, а по вечерам умело разыгрывали роль светских дам, дальних родственниц или приятельниц хозяйки, приехавших погостить к ней на лето. Герман сократил их лексикон до пяти-шести общих выражений и двух-трех негромких восклицаний. После первого сближения девушкам вменялось в обязанности разыгрывать непорочность и раскаяние и держать кавалера на почтительном расстоянии, ссылаясь на мигрень и прочие женские затруднения.

Герман плел свою паутину тщательно, ежедневно испытывая ее на прочность. Центральным звеном была Алиса — прекрасная хозяйка дома. Публика делилась на две категории. Первые приезжали поиграть и посмотреть на божественную ночную княгиню, другие приезжали посмотреть на фею ночи и поиграть. Переизбыток своих чувств гости могли сбросить с легкодоступными женщинами. Те, кто приезжал в подпольный игорный дом трижды, попадали на заметку. О каждом из них Степан Антонович поставлял Герману однотипные сведения — семейное положение, достаток, склонность к риску. Последнюю черту Степан Антонович определял на глазок, однако никогда еще не ошибался.

Степан Антонович никогда не показывался среди гостей. Он был весьма немолод и предпочитал отходить ко сну гораздо раньше, чем общество игроков собиралось в усадьбе. Это не мешало ему успешно руководить шайкой бандитов, шныряющих в лесу. Он поставлял тщательно отобранным головорезам сведения о клиенте, которого надлежало встретить в лесу, чтобы отобрать деньги. Одного достаточно было остановить и, приставив нож к горлу, потребовать кошелек, чтобы он вернулся домой в мокрых штанах и навсегда позабыл дорогу в усадьбу. Другого, чтобы не болтал об ограблении, следовало поставить в такое положение, о котором он никогда никому не расскажет. Так, например, обстояло дело с поркой титулярного советника Краснова. Если бы не эта деталь его встречи с разбойниками, обязательно побежал бы в полицию требовать возмездия. А теперь — поди потребуй. Он и ходить-то, пожалуй, в ближайшие дни не сможет. Да еще сварливой своей женушке придется дать ответ, кто это ему всю задницу так разукрасил…