разобраться в ситуации: то ли Аида слишком сильно накрыло от галлюциногенных грибов, то ли Гелиос по тем или иным причинам решил поддержать Концепцию.

Неужели он тоже решил стать женщиной?..

***

Аид

— Отпусти! Отвяжись от меня! — вопил Гелиос, пытаясь одновременно цепляться за вожжи и отбиваться от Аида. — Ты что, рехнулся?! Мы разобьемся!

— Именно этого я и добиваюсь, — спокойно сказал Владыка.

Это было неправдой. Хотел бы — с наскоку сбросил с колесницы, не дожидаясь, пока Гелиос клещами вцепится в вожжи.

Солнце неслось по небу дикими зигзагами, словно Фаэтон решил повторить свою прогулку — Гелиос не собирался отцепляться, а, наоборот, пытался сбросить самого Аида. Впрочем, та ситуация, которая складывалась сейчас, Владыку вполне устраивала. Только бы продержаться подольше, потому, что силища у этого титана немереная, и кто его знает, кому из них придется лететь с колесницы вверх тормашками.

Нет, он не думал, что Гелиос тоже участвует в Великой Концепции Превращения Всех Мужиков в Женщин, или как там её. Там вообще, как он понял, мужчины-то практически и не участвовали. Арес не в счет, он хоть и помогал Афродите, но вовсе не потому, что страстно желал в женщину превратиться. Нет, он собирался стать властителем всего мира, подчинив себе Небо и Море. Править всем этим он собирался вместе с Пенорожденной, которая, в его представлении, ну никак не смогла бы устоять перед Владыкой Владык.

В целом он, конечно, был прав — только она хотела примерить этот почетный статус на себя.

Править, править, править.

Почетная и гадкая обязанность, кто-кто, но Арес-то должен был понимать. Или он думал, что править на Олимпе будет приятнее? Каждое решение будут встречать с восторгом и любовью, никто не будет шептать гадости за спиной и интриговать против тебя, может, все еще и слушаться будут с первого раза? Как бы не так, Олимп в этом плане был еще хуже Подземного мира… а, впрочем, Ареса бы это не коснулось. Персефона говорила о том, что, завоевав троны для Пенорожденной, он бы и глазом не моргнул, как очутился бы в Тартаре — выслушивать претензии свергнутых туда родственников. Хотя какие претензии, он же просто глотал недовольных, и дело с концом. Так что Арес ограничился бы знакомством с дедушкой.

И все-таки интересно, какая бы из Ареса вышла женщина? Аид представил себе крупную краснолицую матрону с взрывным характером, и чуть не пропустил удар от Гелиоса — едва успел отклониться, и вместо прямого в челюсть пришлось вскользь, по скуле. Если бы тот второй рукой не держался за вожжи, увернуться бы точно не удалось. Гелиос — непревзойденный кулачный боец, и Аида еще не замесили на пирожки только из-за того, что титан не хотел отправлять солнечную колесницу в свободный полет.

Хотя в схватке с оружием он не так уж и хорош, да и нет у него привычки вооружаться перед дневным вылетом. Пару ударов двузубцем хватило бы с лихвой… если бы Аид действительно хотел его вышвырнуть. Но это не так. Для него главное — потянуть время и выманить кое-кого другого.

Не получится выманить — тогда точно скидывать придется. Для титана это не смертельно, но в том, чтобы залечивать сломанные кости, тоже нет ничего приятного. И из лепешки собираться. Гелиос, он практически неубиваемый, но Аид, воевавший с титанами во время Титаномахии, знает, как довести дело до конца, если возникнет такая необходимость.

— Да что я такого сделал?!

— Ничего, — ровно ответил Владыка. — Абсолютно.

Гелиос не был виноват в чём-то сам по себе. Просто его угораздило оказаться единственным существом, чье благополучие хоть как-то волновало ту, для которой хотел добраться Аид.

Ту, которая непременно пожалеет о том, что в этой битве выбрала сторону Афродиты.

Но Гелиосу это не объяснить. Он просто не сможет понять, как можно напасть на невинного, чтобы заставить страдать виновного. Для Гелиоса, прямого, правдивого Гелиоса, истинного титана, это бесчестие, которое хуже смерти. Ему тяжело даже представить, как можно запачкать руки в крови невиновного. Но Аид… чтобы защитить тех, кто ему дорог, он сделает это безо всяких сомнений.

В Подземном мире достаточно распространена точка зрения, что лучше вовсе не заводить привязанностей, потому, что они превращаются в уязвимость. Та, кого он ждал, полностью разделяла эту точку зрения. Она не любила ни мужа, ни детей — просто не позволяла себе это делать, держала на расстоянии, как собак. Она считала, что любовь — это слабость, поэтому для нее едва заметный отголосок привязанности к Гелиосу, настолько близкому, настолько же и противоположному ей существу, действительно оказался слабостью.

Аид же считал такую позицию глупой и малодушной. Запретить себе испытывать теплые чувства, убедить саму себя, что чудовища не могут любить и привязываться, это, конечно, гораздо проще, чем защищать тех, кто тебе дорог, всеми доступными средствами. А что, напрягаться не надо, сиди себе во дворце и участвуй от скуки во всех идиотских концепциях. Или заговоры плети, в свободное от собственного предназначения время.

— Что это?! — глаза Гелиоса изумленно расширились, он ошарашено смотрел куда-то за спину Аида.

Тот даже не стал оборачиваться. Зачем? Ему было достаточно того, что отражалось в зрачках бога солнца — ползущее по небу покрывало Нюкты.

***

Персефона

— Интересно, что Нюкта тут забыла? — задумчиво произнесла Персефона. Её колесница сбавила ход и теперь летела бок о бок с колесницей Гекаты. Чуть выше и левее летел Гермес, справа тяжело взмахивал крыльями бормочущий про «рехнувшегося Невидимку» Танат.

— Может, она влюблена в дядю Аида? — жизнерадостно крикнула откуда-то из-за Гекаты Макария.

— Мать не любит никого, кроме себя, — отрезал Танат. — Даже Белокрыла не любит, пусть он и считается любимчиком.

— Я думала, нелюбимый сын у нее только ты! — завопила царевна.

Вопила она потому, что боялась, что Танат может её не услышать, а на деле два призрачных тела Гекаты почти одновременно (но поздно) заткнули себе уши.

— Нелюбимые все. Я — ненавидимый.

Макария явно хотела продолжить интересную тему, но тут колесница Нюкты поравнялась с колесницей Гелиоса, и царевна тут же принялась прикидывать, не поучаствовать ли ей в общей заварушке.

— Нюкта, супруга Эреба, это не сам первозданный мрак, но это шелковистая тьма, вкрадчивая и опасная, чарующая и страшная ночь, — певуче сказала Геката. — Но Аид у нас тоже, посмотрим,