«Не сейчас», – подумала Галина и отложила свои похороны.

Иногда память подхлестывало что-нибудь совершенно обыденное. Она загружала простыни в стиральную машину и вдруг вспомнила первые месячные Клаудии. Как стояла в волнении и смятении у ее запачканной постели. А дочь собиралась в школу и оставалась удивительно спокойной и даже сама утешала ее: «Я знаю, что это такое, мама. Это значит, что я могу подарить тебе внуков».

Галина снова отложила похороны.

Все, что последовало за пленением дочери, она узнала позже.

Клаудию захватили в городке Чиппа, куда ее послали за продовольствием. Там ее и засекли. Слухи об обуреваемой революционным горением студентке университета ходили несколько месяцев. И ее поджидали. Человек пошел за ней следом и вызвал подкрепление. Когда Клаудия вернулась к овражку, где оставила товарищей, таких же борцов с капитализмом, ловушка захлопнулась – их окружили люди USDF.

Она откинула полог самодельной палатки – ребята связали несколько рубашек, чтобы схорониться под ними от дождя, – но на них вместо капель воды посыпались пули.

Три партизана были убиты на месте, двое рванули обратно в горы, причем один из них волочил простреленную правую ногу, которую потом пришлось ампутировать.

Почему же Клаудию не убили, как остальных?

Наверное, таков был приказ.

Риохас тоже слышал рассказы о молодой студентке, и ему стало любопытно увидеть ее своими глазами. И не просто любопытно – он об этом мечтал.

В тот вечер он оставил государственный прием. Ему шепнули на ухо словечко, и он вылетел на вертолете в свою гасиенду на севере страны. И когда вошел в комнату, где Клаудия стояла на коленях со связанными за спиной руками, все еще был в смокинге.

Риохас не спешил – рассматривал ее, как скаковую лошадь или породистую собаку. И тех и других у него хватало.

И то, что он увидел, ему понравилось.

Что происходило в течение следующих двух дней, можно только вообразить. Для этого надо закрыть глаза, прочитать молитву и все себе представить. Риохас лично руководил допросом. Клаудия умоляла о смерти, просила Бога, чтобы Он не дал ей очнуться, когда в следующий раз она потеряет сознание от побоев. Клаудия воевала на стороне безбожников, но не потеряла веры. В глубине души она оставалась католичкой. И теперь обращалась к Всевышнему.

Она слышала, что происходило с пленными. Их сбрасывали с вертолета. Скармливали тиграм. Все это могло случиться и с ней.

Но прошли два дня, наступил третий.

Затем четвертый.

Никто не являлся, чтобы тащить ее в вертолет. Или к тиграм в клетку. А тигры там в самом деле были. Клаудия дотянулась до окна и разглядела их своими почти выбитыми глазами. Животные прохаживались туда и сюда, словно часовые. В обед им швырнули живого пони, и хищники перегрызли ему горло.

А потом случилось нечто странное.

К ней заглянул Риохас, но не стал ее бить. А вместо этого кое о чем попросил.

Раздвинуть перед ним ноги. Попросил очень вежливо. Клаудия ответила «нет» и, ожидая новых мучений, закрыла глаза.

Риохас ушел.

В следующий раз он вернулся с подарком.

Французским бельем.

Попросил примерить. Клаудия ответила «нет».

Он снова ее не тронул.

На третий раз Клаудия начала кое-что понимать.

Она не могла похвастать богатым опытом общения с мужчинами – так, один-два случайных приятеля из университета.

Но она всегда чувствовала, когда в нее влюбляются.

Такое случалось и в школе, и потом, когда она стала студенткой. Парни начинали вести себя по-идиотски, совсем не так, как обычно.

Постепенно до нее стало доходить, что Риохас не собирается ее убивать.

Он собирается за ней ухаживать.

Почему?

Наверное, потому что Клаудия – это Клаудия.

И потому что Риохас изо всех сил стремился к тому, что не в силах был уничтожить. «Любовь – странная штука». Ведь так поется в песнях?

В какой-то момент Клаудия поняла, что это обожание способно ее спасти. Может, не навсегда, на какое-то время. Но теперь желание умереть отступило – загорелось желание жить.

И когда Риохас в четвертый раз попросил ее надеть французское белье и встать на кровати на колени, она согласилась. Поняла – нельзя его вечно отвергать. В конце концов, он устанет от этого и устанет от нее.

Было нечто поистине трогательное в том, что тюремщик влюбился в свою заключенную. Клаудия должна была использовать эту ситуацию. Получить что-нибудь взамен. Она сдалась, но отказала ему в том, чего он желал больше всего. Во взаимности.

Как говорят поэты, не отдала ему свое сердце.

Теперь она обедала с ним. За настоящим столом, сервированным серебром и тончайшим фарфором. Одетая в платье за пятьсот долларов, которое он ей привез. Хотя иногда специально надевала что-нибудь другое. Риохас взрывался, но к концу трапезы его раздражение проходило, и они вновь оказывались на полу.

Риохасу нравилось рассказывать, как он наказывал других женщин, которые осмеливались ему перечить. Например, ту певичку Эви, которая решила, что после свиданий с ним может встречаться с каким-то музыкантишкой.

«Я пришел к ней со своим личным врачом. И держал ее, пока он вырезал ей голосовые связки. А потом сидел и смотрел, как врач ее зашивал. После этого она уже не могла петь так хорошо, как раньше».

Риохас старался вызвать у Клаудии страх и добиться послушания. Она напускала на себя скучающий вид. Клаудия понимала, что, если будет сопротивляться, проживет лишний день.

Риохас слегка ослабил поводок.

Клаудии позволили выходить из дома – но всегда в сопровождении одного из его головорезов. Она прислушивалась. Она присматривалась. Запоминала окружающее.

Где они находились? Клаудия чувствовала в воздухе солоноватый привкус. Не всегда, только когда с севера дул сильный ветер. Значит, где-то на побережье. Но в любом случае это место было безнадежно изолированным. Она не видела ни одной крыши – только пышные пальмы, разросшиеся папоротники и райские птицы. Ее прогулки по гасиенде сопровождали лишь серенады попугаев.

А затем случилось кое-что еще.

Нечто страшное.

Обычно Риохас предохранялся, а тут потерял бдительность. Он вечно был пьян или под кокаином.

Клаудия пропустила месячные, затем следующие. А однажды утром ее так скрутила дурнота, что она полчаса пролежала на мраморном полу в ванной, глядя на свое искаженное отражение в позолоченных кранах.

Она решила покончить с собой.