Главное, притормаживать, чтобы не разогнаться, как на аттракционе, и не вылететь случайно в торговый зал. Канал идет вертикально вниз, потом загибается. Как он проходит, над какими помещениями – заранее не угадаешь.

Рублев стал медленно, бесшумно опускаться, упираясь ладонями и босыми пятками в гладкую внутреннюю поверхность трубы, нащупывая стыки. Услышав голоса, он притормаживал, ждал. Потом двигался дальше.

Трудный вертикальный участок закончился, вентиляционный канал вышел на уровень зала и теперь приближался к нему по горизонтали. С черепашьей скоростью Рублев дополз почти до самого конца.

Здесь тоже вмурована решетка, но она пускай стоит: зал его интересует меньше всего. Торговля уже началась, слышны отголоски разговоров и шарканье ног. Теперь можно перевести дух, дать передохнуть подпаленной, ставшей чувствительной коже. Бинты, конечно, смягчают касание, но все равно все тело зудит. Саднит каждый участок кожи, даже те, которые не тронул огонь.

Из глухо доносящихся разговоров он мало что понимал. По тону можно догадаться – ничего особенно важного. За два часа лежания на животе и осторожного ползания взад-вперед, он уже различал действующих лиц по голосам и звуку шагов. Бойкий, скорее всего, менеджер. Немногословный, чьи шаги монотонно удаляются и возвращаются, похоже, охранник. Молодой женский голос, отвечающий на телефонные звонки может принадлежать секретарше или сотруднице низшего звена, дающей справки по телефону насчет товаров и услуг.

Звяканье чашки о блюдце, запах кофе. Имя Муса. Не такое уж редкое, но сейчас оно заставило насторожиться. Так звали человека, который контактировал с таможенниками по поводу контрабанды – то ли оружия, то ли боеприпасов.

Явился кто-то новый, с ним почтительно здороваются. Говорит медленно, с большим акцентом. Знакомый, черт возьми голос. Да это араб – один из тех двоих, чью беседу Комбат слышал за ресторанным столиком. Теплее, теплее…

Может, стоило и сюда вломиться, как в таможню? Нет, интуиция подсказывает, что здесь такое не пройдет. Надо потерпеть, не имея возможности ни кашлянуть, ни покурить.

"Вот снова “друг” проследовал мимо – ты уже фиксируешь его походку. Неспроста ты обратил на него внимание. Удивительно, как судьба дает тебе в руки шанс. Только человек, как правило, оказывается не готовым его использовать. И приходится потом добиваться – потом, кровью. В горле першит от дыма, хочется выкашлять последние его остатки. А твой араб с кем-то разговаривает, перешел на родной язык. На этот раз уже собеседник запинается время от времени, поправляет сам себя”.

Узкая, шириной с лезвие ножа щель – стык между секциями трубы. Если прильнуть к ней глазом, кое-что можно разглядеть. Светло-зеленый цвет – цвет стены? Промелькнул темный и снова восстановился светло-зеленый. Нет ничего тяжелее ожидания, когда от тебя мало что зависит. Даже голову неудобно наклонить, чтобы взглянуть в прорезь под другим углом.

Чьи-то темные густые волосы на макушке. Ладонь, странно сморщенная, – все, ушла в сторону. Ладонь не старого человека, не морщинистая. Чем-то напоминает виденное на свалке – сплошные оболочки, все внутри иссушено и выпито солнцем. “Сморщенный как сухофрукт” – так, кажется говорила девушка-декларант. Если у этого типа и лицо такое же, значит она выразилась очень точно.

Проскочило новое имя – Иван. Это еще о ком? Кажется, разведку пора заканчивать. И переводить разговор на понятный язык.

Под утро летчик видел зарево пожара и дым – из-за переменного ветра он поднимался в небо отдельными седыми космами. Пожар не вызвал большого интереса, любая свалка загоралась раз в полгода.

Двумя часами раньше летчик посадил “винт” на идеальной площадке – горном лугу, укрытом со всех четырех сторон. Там, в царстве тени, трава уцелела во всем великолепии. Она была низкорослой, словно подстриженная газонокосилкой, не полегла от внезапного вихря, а только причесалась, будто гребешком. При свете луны она выглядела голубой.

Повалился на луг и долго катался вправо-влево. Потом уткнулся в траву лицом и застыл. Тикал внутренний счетчик, не глядя на часы, лежащий ничком человек мог сказать, что прошло пять с половиной минут после посадки.

Он мысленно проклял эту свою не так давно приобретенную способность, поставил будильник наручных часов на 2:30, чтобы не думать больше о времени.

Летчик скинул ботинки, сделал несколько шагов босиком и вдруг подумал, что насилует заповедный луг, как насилуют в темноте случайно встретившуюся на дороге женщину.

Жадно, второпях. Сам он никогда не брал женщину против ее воли, даже не представлял, как это делается, но именно такое сравнение пришло ему в голову.

Он присел на корточки, стал разглаживать траву ладонями, словно извиняясь за свой натиск. И впервые за многие месяцы ощутил смертельную усталость в каждой клетке…

Взлетев, сделал несколько кругов над лугом, уже потонувшим в темноте, словно опустившимся на дно. Безумно хотелось взять с собой в кабину пахучей травы, чтобы днем увидеть сон о детстве, о коротком и прохладном северном лете. Но он не посмел сорвать даже стебелек.

Через два часа после взлета добрался до огромного клюва Апшеронского полуострова. Слева по курсу заискрилась россыпь драгоценных бисеринок – фонари еще спящей окраины Баку. Справа космы дыма над свалкой напомнили войну, технику, горящую на жарких полях восьмидесятых годов.

Здесь это всего лишь мусорная свалка, здесь все сдано по доброй воле и сражаться не с кем. Его оставили в покое, считают чокнутым. Партия давно сыграна, а он вцепился в свои фишки и бегает кругами, чтобы не отняли…

* * *

Они лежали на одной подстилке, в зарослях сорняков. Солнце стояло высоко, и растения не мешали загорать.

– Простор! Не то что в городе. Давно я такого широкого неба не видела. Вроде бы опять привязана к месту и все равно чувствуешь себя на свободе. Кажется, ничего вокруг нет – ни заборов, ни дач.

– По кайфу. Мне тоже кажется, что я потом когда-нибудь вспомню этот момент. И скажу себе – вот тогда на самом деле было по кайфу.

– А что это значит – по кайфу? В твоем понимании.

Ворона пожал плечами.

– Хорошо. Даже больше, чем хорошо.

– Блин… – Алла отвернулась и стукнула кулаком по земле, сломав несколько сухих стеблей.

– Чего ты?

– Да ничего! Просто подумала, как мало мне за столько лет выпало хорошего.

– За столько лет? Скажешь тоже. Ты еще девочка!

– Для тебя так старовата. Не подумай, что на комплимент напрашиваюсь.

– Что значит, старовата? Женщина и должна быть старше. Тихо! – Ворона приподнялся и приложил палец к губам.

Алла обратилась в слух, но так ничего и не разобрала, кроме стрекотанья кузнечиков. Ворона слышал больше – это было написано у него на лице. Голый, как лежал, переместился ближе к забору, сделал ей знак рукой, чтобы оставалась на месте.