Участливо глядя на нее, он выдержал паузу и продолжил:

«Вчера, когда я спросил тебя про отца, я хотел знать, что тебе о нем известно. Вижу, ничего не известно. Скажу так: твой отец был хороший человек и настоящий друг, и если я теперь не могу отблагодарить его самого, то должен помочь его дочери. Кстати, посмотри-ка вот на это…»

И он достал из кармана и протянул ей фотографию. На ней раскрытой книгой, расправленные половинки которой скрепляли взаимно вскинутые на плечи руки, смотрели в объектив Клим и тот человек, что жил с ними почти шестнадцать лет назад.

«Да, это мой отец» – возвращая фотографию, подтвердила она с чистой совестью. Судя по всему, Клим намеренно показал ее, чтобы, так сказать, удостовериться окончательно. Что ж, удостоверилась и она.

«Он был у меня в восемьдесят первом. С тех пор я его больше не видел» – добавил Клим.

«Когда он вернулся из тюрьмы, я была сопливой девчонкой, и он мне показался злым и неприятным…» – глядя Климу в глаза, сказала она.

«Что ж, тюрьма – не курорт, – невозмутимо ответил Клим. – И все же, если захочешь, я тебе о нем когда-нибудь расскажу».

«Обязательно, только не сегодня» – торопливо согласилась Алла Сергеевна.

«Ну, тогда расскажи о себе!» – попросил, словно повелел Клим.

И она, перебивая свой рассказ сосредоточенными паузами, поведала ему избранные места своей биографии, но поскольку они составляли лишь малую и рафинированную ее часть, Клим принялся ее редактировать:

«Ты замужем?»

«Нет»

«Была?»

«Нет»

«Почему?»

«Что – почему?»

«Почему такая красавица и умница не замужем?»

«Наверное, потому что умница!» – улыбнулась она.

«Дети?..»

«Нет»

«Парень есть?»

«Нет!» – не моргнув взглядом, солгала она. Хотя, почему солгала: ведь парень – это холостой любовник, а Сашка таковым не был.

Клим протяжно на нее посмотрел, поднял бокал и сказал:

«Давай выпьем за твое личное счастье, потому что оно у тебя обязательно будет!»

«Скажи мне, Алла, – откинувшись в кресле после кофе, обратился он к ней. – Какая на сегодня твоя самая главная проблема?»

«Прописка!» – не задумываясь, ответила она.

Он не стал интересоваться подробностями, а тут же спросил:

«Паспорт с собой?»

Она потянулась к сумочке и достала паспорт. Он, не глядя, сунул его себе в карман и сказал:

«Через три дня получишь обратно. Если за это время будут проблемы – позвони мне…»

Алла Сергеевна в буквальном смысле раскрыла рот.

«Еще какие проблемы?» – продолжил Клим.

Алла Сергеевна подумала и сказала:

«Мой компаньон говорит, что на нас могут наехать…»

«Считай, что уже наехали… – улыбнулся Клим. – Кстати, а ты не хочешь избавиться от своего компаньона?»

«Как? Зачем?» – всполошилась Алла Сергеевна.

«На всякий случай. Как говорит мой друг Маркуша: «Где евреи – там беда…»

«Нет, нет, не надо! – заволновалась она. – Он хороший человек, он мне очень помог, без него бы я никогда не устроилась в Москве, и у меня бы не было ателье! Прошу вас, не надо!»

«Ну, хорошо, хорошо, как скажешь! – успокоил он, уловив в ее глазах и голосе испуг. – Что-нибудь еще? Не стесняйся!»

«Нет, нет, теперь все нормально! – заторопилась она. – А, нет, вот еще что: мой компаньон… ну, Алик… беспокоится из-за вашего визита, не понимает, в чем тут дело, ведь я ему не сказала про вас и отца… ну, вы понимаете… А чтобы он отстал, я сказала, что вы хотели у нас что-нибудь заказать… Можно, я сошью вам рубашку?»

Клим расхохотался удивительно мягким, глубоким смехом:

«Ай да Алла, ай да умница! – с веселым одобрением смотрел он на нее. – Конечно, можно! Сам заеду и всех своих заставлю у тебя шить!»

«Нет, нет, не думайте, я не ради денег, я – бесплатно! Только мне нужно снять мерку…»

«И я не ради денег, – вдруг разом успокоился Клим и деловито добавил:

– Вот и посмотрим, на что ты годишься…»

Через три дня Маркуша привез паспорт и впервые ей улыбнулся. Проводив его, она уединилась в кабинете и с трепетом открыла документ: два новых штампа гласили, что, во-первых, она выписана с прежнего места жительства, а, во-вторых, прописана в городе Москва в доме номер восемьдесят по Первомайской улице, где ее при желании можно найти в квартире сто пятьдесят шесть.

Таким вот сказочным, чудесным образом сбылась ее заоблачная, сумасшедшая мечта, наполнив ее безмерной благодарностью к двум совершенно незнакомым ей людям, с тихой улыбкой взиравшим на нее: один на земле, другой – с высоких небес.

О том, что у нее будет прописка, и потом, когда она у нее появилась, Алла Сергеевна никому, даже Сашке не сказала.

Клим, как и обещал, явился на обмер, и она первым делом отвела его в кабинет, где смущаясь и краснея, попросила:

«Можно, я вас поцелую за прописку?»

Он, кажется, тоже смутился и ответил:

«Ну, что ты, Алла, ей-богу! Ну, подумаешь – прописка!»

«Нет, вы все же позвольте! Ну, пожалуйста!»

«Ну, пожалуйста…» – согласился он и подставил щеку.

Она положила руки ему на плечи и задержалась губами на его щеке.

«Спасибо вам за прописку! – отстранилась она, глядя ему в глаза и не снимая рук. – Вы даже не представляете, что она для меня значит!»

«Ну, что ты, что ты! – кажется, растрогался он, накрыв тяжелыми, грубыми ладонями ее нежные запястья у себя на плечах. – И вообще, перестань выкать и давай на «ты»!

«Нет, на «ты» я не смогу, – твердо сказала она. – Пойдемте!»

И повела его в зал.

Пришлось побегать, чтобы найти тяжелый, черный, с блестящим отливом шелк, а к нему серые перламутровые пуговицы. Во время примерки он стоял перед ней в майке, и она, заходя за спину, бросала быстрые взгляды на белые бугры плечевых мышц, а когда дотрагивалась до него, ей казалось, что она касается планеты чудовищной плотности и притяжения. Она вложила в рубашку все свое умение, и та облегала его торс без единой складки и в то же время свободно. В довершение она выбрала, купила и сама повязала ему галстук в светло-красную, серую и бледно-лимонную полоску, отчего он сделался похожим на короля всех итальянских мафиози. Нечто подобное захотели носить его друзья, и она одела всех желающих, сделав их в некотором смысле законодателями московской бандитской моды.

Чем дальше заходило их с Климом знакомство, тем тревожней становилось ее томительное беспокойство. Он редко напоминал о себе, и она, не решаясь звонить ему без крайней нужды, стала ловить себя на том, что ждет его звонка – и на работе, и дома. Перед сном она взяла привычку думать о нем, но часто ее мысли выходили за рамки приличия, и тогда она торопилась возвратить его полуобнаженному торсу звание «друг отца». Пытаясь избавиться от его незримого присутствия, она громко вопрошала себя: