стало темнеть, что так подходило к чувству опустошенности в ее сердце. Она встала, чтобы включить свет, как вдруг раздался телефонный звонок. У нее мелькнула мысль, что надо поднять трубку. Многие друзья и жены других членов экипажа звонили и выражали свою поддержку. Неужели она услышит самое страшное? Нет. Он выживет. Он обязательно будет жить.

Телефон настойчиво продолжал звонить. Она взглянула на фотографию мужа в форме. Звонивший был очень настойчив. Она взглянула на телефон, внутренне желая, чтобы тот прекратил звонить.

Телефон не переставал звонить, и она со страхом подняла трубку.

— Да?

Но в трубке послышался не женский голос. И это был явно незнакомый голос. Причем издалека.

— Это полковник Погорелов. Я звоню вам из Москвы. Из военно-морского госпиталя.

— Да, я понимаю, — ее голос слабел с каждым словом. Ее муж всего лишь лейтенант, и если звонит полковник, то значит… — ему… он…

— Я не понимаю, — тут до звонившего дошло, о чем она подумала. — Успокойтесь! Ваш муж жив!

— Это правда? Вы меня не обманываете? — Ее сердце замерло. — Мне же сказали…

— Я звоню потому, что им всем запрещено звонить.

— Почему?

— Не знаю, но он жив и вполне здоров. Это уже я вам говорю как врач.

— Да-да. Я поняла. Спасибо… Передайте ему, что я… что сын… Мы ждем его!

Их внезапно разъединили, и медицинский полковник уже не услышал ее приглушенных рыданий. Поправив накрахмаленный белый халат, он улыбнулся и направился в палату к рыжему лейтенанту. Эта добрая весть, безусловно, поможет ему, поскольку слова о его хорошем состоянии далеко не соответствовали действительности.

Дом отдыха «Горки»

Официальный опрос начался следующим утром после прилета. Британова отвели в маленький стоящий на отшибе домик. Там его допрашивали с пристрастием офицеры и адмиралы Главного штаба, Политического управления, КГБ и еще черт знает откуда. Достаточно было и людей в гражданском. Естественно, никто из них не представлялся ему, и приходилось только гадать, кто есть кто. Все они сидели за длинным столом и курили.

Британову не предложили сесть. Он так и стоял перед ними, снова и снова повторяя историю гибели лодки. Те, кто вел допрос, кажется, очень хотели подловить его на какой-нибудь мелочи, потому что периодически задавали одни и те же вопросы.

— Вы знали, что там находилась американская подводная лодка?

— Я подозревал это.

— Вы не сумели уклониться от столкновения?

— Я ее просто не слышал. И считаю, что столкновения не было.

Казалось бы, чего проще: настаивать на версии столкновения и тем самым свалить всю вину на американцев. Но командир никогда не считал возможным перекладывать вину и ответственность на других. Даже на врагов.

— Я потерял лодку, но я спас экипаж.

— И себя заодно! Вы преждевременно прекратили борьбу за живучесть!

— Я не мог рисковать своими людьми — это было бессмысленно.

— Вы сняли аварийную партию без нашего разрешения!

— А вы слишком долго думали! — ответ Британова был настолько резок, что высокопоставленные чины просто опешили.

Экипаж знал, что командование обвиняло их командира в том, что он потерял подлодку и боеголовки. То, что он спас им жизни, ничего не значило, наоборот, это было тяжелым обвинением. Слухи, из которых кое-какие были правдивыми, уже несколько дней распространялись среди команды. Все возмущались, но никто не решался высказываться открыто.

Британов закрыл дверь своей крошечной комнаты. Он заметил определенную последовательность: сначала каюта на лодке, потом невероятный отель на Карибском побережье, и теперь эта монастырская келья. По логике вещей, впереди его ждет камера.

Сознательно он оставался каждый вечер один. Еще и еще раз он прокручивал в голове то, что происходило на лодке. В чем его ошибки? Где он недоглядел, где не увидел то, что должен, обязан был увидеть?

С каждым днем он все более убеждался в том, что никого не интересуют истинные причины гибели лодки. Все постепенно сводилось к разбору событий после взрыва, и мало кого интересовало, что и почему было до…

В один из дней, ранним утром, когда было совсем темно, еще до подъема экипажа, его разбудил негромкий, но настойчивый стук в дверь.

— Товарищ капитан второго ранга, за вами пришли… — матрос-дневальный был явно испуган и растерян.

Спустившись в полутемный вестибюль, он увидел ожидавших его стармеха Красильникова и незнакомого офицера.

Не сказав ни слова, а лишь молча пожав друг другу руки, по тихому коридору они вышли на выщербленные ступеньки крыльца. Никого из их экипажа не было видно, все еще спали в своих комнатах.

Небо уже немного посветлело, на горизонте пробивалась полоска бледного рассвета. Британов направился к «Волге» с работающим мотором, но внезапно остановился.

— Мы должны взять свои вещи.

— Нет необходимости. Скоро вы вернетесь, — сопровождавший их офицер был почему-то в армейской летной форме.

— Мы куда-то летим? — внешне спокойно задал вопрос Британов.

— Нет, — коротко ответил офицер, — просто мы едем в Москву.

«Все-то у тебя просто. Но почему ночью, по-тихому, чтобы никто не видел?» — Британову вдруг захотелось, чтобы сейчас, здесь, стоял его экипаж.

Если они не вернутся, надо хотя бы попрощаться.

Все-таки они были хорошей командой, экипаж номер один подлодки К-219. Не всегда, конечно, и не поголовно. Но все же в большинстве все могли положиться друг на друга, и ему было стыдно, что сейчас экипаж расформируют.

«Это если им повезет», — подумал Британов. Он советовал им говорить всё, как оно было в действительности, но все же в его словах скрывался намек на то, что люди могли говорить все, чтобы облегчить свою участь. В данной ситуации была допустима любая ложь во спасение. Если уж командование заранее осудило их, то было вполне разумно попытаться спасти себя.

Что до самого Британова, он готов был взять на себя всю ответственность за свои действия и за действия своих людей. За всех вместе и за каждого в отдельности. И он ощущал их ответную благодарность и уважение. Он сделал все правильно, сохранив веру в своих людях, и, возможно, этого было достаточно.

В центре города «Волга» перестроилась в центральный ряд, предназначенный только для машин высокопоставленных партийных и государственных чиновников. Скоро машина свернула на боковую улицу, проехала мимо поста охраны и припарковалась возле серого сталинского дома. Сначала из машины вышел сопровождавший офицер, так и не проронивший за весь путь ни единого слова, за ним Британов и Красильников. Командир заметил, что мотор не выключили, — следовательно, здесь они задержатся не слишком долго.

У входа, на котором не было вывески, офицер предъявил пропуск и коротко бросил:

— Эти двое со мной. — Охрана молча отступила и пропустила