Я обыграла Эдвину! Я победила ее изящно, стильно и остроумно. Потому что я привезла ей самый лучший подарок из всех возможных.

Ее дочь.

— Наша работа здесь закончена, — сказал Якобек. — Еще вина?

— Обязательно.

Он налил рубиновое мерло в мой полупустой бокал, потом долил себе. Мы чокнулись над тарелками с отбивными и приготовленным на гриле лососем. Мы пили за благополучную доставку Эдди к ее матери. Удивительная панорама ночного Вашингтона и реки Потомак простиралась за окнами нашего гостиничного номера. Вернее, моего гостиничного номера.

Разумеется, Эдвина настаивала, чтобы мы остановились в Белом доме, но я бы ни за что на свете не согласилась ночевать под ее крышей. Ал был в Китае, так что я могла не бояться обидеть его своим отказом. Поэтому я без обиняков заявила Эдвине, что предпочитаю держаться в стороне. Она заслужила право побыть наедине со своей дочерью и моим сыном. Я сделала особенное ударение на словах «мой сын», желая предупредить ее, чтобы она хорошо с ним обращалась. Впрочем, должна отдать ей должное, я почти не сомневалась, что все пройдет благополучно. Сумев коекак восстановить душевное равновесие после внезапного возвращения Эдди, Эдвина явно радовалась знакомству с Дэвисом.

— Вашему сыну ничего не грозит в моем присутствии, — парировала она.

— Перестаньте хмуриться, иначе вам придется повторить курс инъекций ботокса.

Крупица информации от Якобека. Эдвина не осмелилась спросить, откуда мне об этом известно, только повернулась к Якобеку и мрачно посмотрела на него. Он делал вид, что изучает гору Вашингтон.

В общем, день оказался удачным.

Но потом в холле отеля какието люди узнали меня и стали просить автограф. Никогда в жизни никто не просил у меня автограф, я не дала его и теперь. Хуже было то, что узнали и Якобека. За те десять минут, что мы провели в ожидании у стойки портье, несколько человек со страхом смотрели на него. Я видела на его лице выражение спокойной решимости и циничную усмешку: он сознавал, что на него смотрят, как на сторожевую собаку, которую не следует выпускать на улицу без поводка и намордника. Поэтому я изобразила, что меня невероятно нервируют просьбы дать автограф, и спросила Якобека, не возражает ли он против ужина в моем номере. Он сразу же понял, что я старалась ради него.

— Если ты полагаешь, что я проявлю себя настоящим стоиком и откажусь от приглашения, ты ошибаешься.

Во всяком случае, мы оба понимали, во что ввязываемся.

— Как самочувствие? — поинтересовался Якобек, когда мы покончили с едой. Атмосфера в комнате вдруг стала очень напряженной.

Я положила салфетку на стол.

— Отличное.

— Мы впервые ужинаем вдвоем…

— Это прекрасно, но я почемуто нервничаю.

— Ты чересчур все усложняешь. Лично я люблю простоту. — Он едва заметно улыбнулся и указал на пустую тарелку. — Когда я голоден, то так и говорю. — Он произнес эти слова так, что я занервничала еще сильнее. — Когда я смотрю на тебя, я умираю с голода.

В эту минуту я вдруг почувствовала, что принадлежу ему. Якобек подстерег меня там, где я жила, дышала, где мне не приходилось думать. Я словно услышала шепот Большой Леди: «Он — твое счастье, и ты его заслужило».

— Джейкоб!.. — простонала я.

Он привстал в кресле, я поднялась ему навстречу…

И тут в дверь постучали.

На пороге стояли Эдди и Дэвис. Эдди явно только что плакала. Дэвис выглядел рассерженным. За ними маячили Люсиль и ее агенты. Они устало кивнули нам. — Я достаточно погостила у матери, спасибо, — заявила Эдди. — Теперь мы можем ехать домой.

Понадобилось около трех часов задушевных разговоров, чтобы с языка Эдвины сорвалась маленькая бомба. Сначала она была очень осторожной и задавала самые простые вопросы, как любая мать. Соблюдает ли Эдди диету, как она спит, хорошо ли себя чувствует и понравился ли ей гинеколог, которого она посещает в Атланте? Между прочим, этого доктора Эдди рекомендовала я — врач была моей подругой.

«Да, все в порядке, — отвечала Эдди. — Я хорошо питаюсь, отлично сплю, замечательно себя чувствую».

И тут Эдвина потеряла бдительность и сказала:

— Я знаю, что твой гинеколог — садоводлюбитель. Именно так она познакомилась с Хаш. Это было в то время, когда Хаш руководила мастерской Общества садоводов штата…

При этих словах Эдди застыла.

— Откуда тебе это известно, мама, если вы с Хаш почти не разговаривали?

— Ну, я, право, не помню… Наверное, ты мне сама об этом рассказала, детка. Такая забавная история…

— Я точно помню, что не рассказывала тебе ничего подобного! Господи, мама, неужели ты собрала информацию и о моем враче? Ты провела очередное расследование? Ты попрежнему шпионишь за мной?

Эдвине ничего больше не оставалось, как признаться.

Мне было ее почти жаль. Если не считать того, какую ночь мы с Якобеком упустили, ведя грузовики обратно в Джорджию, вместо того чтобы утолить голод наших сердец…

Примирение между Эдди и ее матерью не состоялось, и жизнь в Долине снова вошла в свою непривычную колею. Ни Якобек, ни я больше не отважились вспоминать о том, что едва не произошло в Вашингтоне. Нам обоим казалось просто неприличным быть счастливыми, когда несчастливы наши дети. Потом возобладали более разумные мысли, и я сказала себе, что Эдвина спасла нас. Ни Якобек, ни я не смогли бы найти благополучного выхода из сложившейся ситуации. Якобек не был фермеромсадоводом. Я была и навсегда им останусь. Он двадцать лет ездил по миру и жил запасами своего вещмешка. А я приросла корнями к одному месту.

Но относиться лучше к Эдвине я не стала. Всетаки она отняла у нас эту ночь.

Якобек ничего мне не сказал, да и не обязан был ничего говорить. Он с мрачной решимостью грузил яблоки, командовал последней осенней стрижкой газонов, вставал на заре и возвращался поздно вечером. Он работал больше любого на ферме, за исключением меня, и произвел неизгладимое впечатление на моих родственников. Но Якобек работал не для того, чтобы расположить их к себе. Он делал это для того, чтобы забыть ту ночь, которую мы упустили. Я занималась тем же самым.

Обычно во время осеннего сезона «Ферма Хаш» принимала в будние дни по пятьсот посетителей, две тысячи по субботам и тысячу по воскресеньям. Благодаря свалившейся на нас известности ферму посещали около двух тысяч ежедневно и по пять тысяч каждую субботу и каждое воскресенье. Прибыли оказались огромными, работа — невероятно тяжелой. Мэри Мэй, которая до сих пор избегала Якобека и все еще злилась на меня, продолжала играть свою роль в этом шоу, эксплуатируя известность Эдди Джекобс Тэкери. Эдди не обращала внимания на свою популярность, оборачивающуюся прибылью для фермы. Дэвис мрачно делал вид, что ничего особенного не происходит, и по вечерам часами сидел за компьютером в их с Эдди спальне. Они оба разрабатывали бизнесплан, который, по их мнению, должен был вывести нашу ферму на новую орбиту в следующем тысячелетии. Днем Дэвис грузил кондитерские изделия в грузовики, пока Эдди делала пончики, пироги и яблочную соломку. При этом ее по утрам тошнило, но она завоевала расположение всех моих родственников. Она оказалась доброй и умной девушкой.