Марта настолько привыкла за эти бесконечные месяцы к безвестности, что слова Меншикова даже не расстроили ее. «Не отыскался ни среди живых, ни среди мертвых, — машинально повторила она. — Что ж, это все лучше, чем убит!»

— А разве можно так пить, разом — и за здравие, и за упокой? — рассеянно поинтересовалась она, принимая из рук Александра Данилыча искрящийся хрустальный бокал, наполненный густой темно-красной жидкостью.

— У нас на Руси всяко пить можно! — рассмеялся Меншиков и одним махом опрокинул свой бокал в глотку. — Это было за упокой, коли уж так ему на роду написано! А нынче давайте чокнемся с вами и выпьем за здравие супруга вашего!

Их бокалы сдвинулись с легким мелодичным звоном. Марта пригубила вина, и жизнь на мгновение показалась ей не тягостной и унылой, а веселой и легкой, как этот сидевший рядом человек. Захотелось выпить еще. Она снова поднесла бокал к губам. Губы стали вишневыми… Менжик достал батистовый платок, пахнувший вербеной, протянул к ней руку и вытер ее уста… Потом подлил еще вина… После второго бокала комната поплыла у Марты перед глазами. Меншиков придвинулся к ней, и его длинные, до плеч, завитые на концах темные волосы ласково, словно кошачья шерсть, коснулись ее щеки. Марта вдруг истерически рассмеялась.

— Вы словно кот, сударь! — зашлась она в нервном смехе. — И шерсть кошачья…

— О чем вы, фрау Марта? — удивился Менжик. Он осторожно взял ее за запястье и припал липкими от вина губами к ее руке. Марта вырвала руку, но Меншиков обнял ее за плечи. Она вновь отстранилась, но вино допила до конца. Стало еще легче и веселее. Захотелось смеяться и танцевать — хотя бы с Менжиком! Он явно почувствовал тайное желание Марты и, изысканным жестом подав руку, вывел ее из-за стола.

— Изволите танцевать, пани Марта? Хотите, покажу я вам пикантный французский танец вольс? Вольсы танцевали при французском королевском дворе еще в шестнадцатом столетии…

Марта на мгновение задумалась, хотя мысли после всего двух бокалов вина были странными и спутанными. «Уйти? Остаться? Надо, непременно надо уйти! Ах, как же он на самом деле похож на кота! Так забавно! Наверно, у него на голове не волосы, а кошачья шерсть…» Марта нелепо и истерически расхохоталась и прикоснулась к черным кудрям галантного кавалера. Он охотно подставил ей голову — точнее, картинно пал перед дамой на колено и слегка нагнулся. Ливонской пленнице показалось, что он сейчас заурчит от удовольствия, и он действительной призывно и шаловливо заурчал: «Мур-р-р! Мр-р-рау!» Или это ей только послышалось?

— И вправду — шерсть! — все с тем же нелепым смехом, который лился из нее, как вино из открытой бутылки, проговорила Марта.

— Пардон, я не понимаю! — удивился Меншиков и взглянул на нее как-то странно, даже сочувственно. Наверное, подумал, что бедная девочка слегка спятила от тоски и одиночества.

— Это неважно, — отстраненно сказала Марта. — Совсем неважно. Ничего уже неважно…

— Так показать ли вам вольс? — настаивал галантный кавалер.

— Покажите… — нетвердым голосом сказала Марта. Впервые вино действовало на нее таким странным образом. Впрочем, в Мариенбурге, в пасторском доме, она почти не пила вина. Уж не подмешал ли коварный обольститель Менжик чего-то в ее бокал? — мелькнула запоздалая догадка. Но разбираться было поздно, крепкие руки Менжика уже обвились вокруг ее талии, а потом он вдруг подхватил ее и с бархатным, кошачьим смешком поднял вверх, на мгновение задержал в воздухе и быстро опустил. Потом еще раз поднял и еще раз опустил… Потом снова и снова… И волчком завертел Марту по комнате, не давая ей опомниться.

У Марты закружилась голова, захотелось прижаться к кому-то сильному и надежному, как Йохан, и беспомощно, как ребенок, заплакать. Меншиков опять понял это желание (следовало отдать ему должное, женщин он действительно чувствовал прекрасно!) и обнял ее нежно и заботливо, почти как брат. Тогда Марта, почти не осознавая, что делает, прижалась к его груди и заплакала… Она плакала о самой себе, о своей несчастной участи, о разлуке с Йоханом, о прошлом и настоящем… Плакала и почти не замечала, что Менжик целует ее волосы, плечи, губы и шепчет на ухо непонятные русские слова: «Кралечка моя, ласточка, любушка…» Впрочем, последнее слово она поняла — только ведь Йохан все равно говорил лучше!

Голова кружилась, все расплывалось перед глазами — она чувствовала только запах вербены, исходивший от Меншикова. И запах этот вдруг, на мгновение, показался ей странно привлекательным, но в то же время одурманивающим. Вербена сводила ее с ума, заставляла, закрыв глаза, предаться воле и власти этого нелюбимого и чужого человека.

Она почти не заметила, как жадные губы Александра Данилыча коснулись родинки на ее шее, но потом по телу потекло одурманивающее тепло, стало жарко в груди. А кавалер, лица которого она в своем полуобморочном состоянии уже не видела, а чувствовала только его руки, уже ловко и быстро расшнуровывал ее платье, расстегивал на нем крючки, торопливо и жадно стискивал ее грудь, шептал Марте на ухо что-то страстно-соблазнительное и увлекал ее за собой куда-то…

Увлекал туда, где должна была погибнуть прежняя, чистая и искренняя Марта и родиться совсем иная женщина — презирающая себя жертва и любовница государева наперсника, знаменитого покорителя женских сердец. «Бес попутал…» — говорили про такое здесь, в Московии. Марта, закрыв глаза, лежала на пышной, мягкой постели Меншикова и в терпком винном дурмане представляла, что это не коварный Менжик целует ее, а бесконечно любимый и нежный Йохан, который остался где-то далеко, в ее упоительно светлом и безвозвратно счастливом прошлом…

Она проснулась в чужой постели, пахнувшей так же сладко и одурманивающе, как батистовые рубашки Меншикова, рядом с чужим человеком, который опершись на локоть, удовлетворенным взглядом знатока рассматривал свою лишенную последних покровов жертву. У Марты страшно болела голова, стучало в висках, мучительно хотелось пить. Первым машинальным жестом Марта потянулась за платьем, чтобы скрыть свою наготу. Было противно и стыдно — хотелось зайти в ледяную, кристально чистую воду — такую, какой была вода любимого озера Алуксне давным-давно, до осады Мариенбурга, пока ее не отравили человеческой кровью, — и смыть с себя грязь и наваждение этой ночи.

— Чем вы напоили меня вчера, сударь? — резко и холодно спросила Марта, натягивая платье. Пальцы не слушались, дрожали. К тому же Менжик в пылу вчерашней любовной битвы сломал на ее платье добрую половину крючков. Привести в полный порядок свой туалет было трудно. Меншиков лукаво ухмыльнулся, галантно протянул Марте брошенные на пол чулки и ответил:

— Никакого мошенничества, сердце мое, просто тонкое и в меру крепкое французское вино. Ну и самая малость безопасного зелья для разжигания амурной страсти — так, травки разные, корешки, букашечки… Один старый финн сию смесь изготовляет, ведун. Повесить бы его, конечно, надобно, однако же, полезен, шельма!

— Я так и знала! — в гневе и отчаянии воскликнула Марта, с трудом сдерживаясь, чтоб не наброситься на этого самодовольного сластолюбца. — Вы низкий лжец, вы добились своего только обманом и коварством!