Почти полгода жила Марта в дому у Меншикова, управляя его хозяйством и постигая законы и обычаи жизни в этой чужой для нее стране. От Йохана Крузе все не было известий. Неужели ее любимый действительно погиб? Нет, не может быть! Но чем объяснить тогда его странное и мучительное для Марты отсутствие? Неужели он забыл о ней или, хуже того, счел ее погибшей? А может быть, Йохан томится в русском плену и не может прийти за нею? Отсутствие любимого становилось для Марты невыносимым бременем. Каждый день она молилась о его возвращении, но снова и снова всходило холодное северное солнце, а Йохана все не было… Душой Марты медленно, но верно завладевало отчаяние.

Она тщетно пыталась найти хоть какие-то следы Йохана, расспрашивая о своем муже приходивших в дом к Меншикову офицеров. Те отвечали односложно: «Не ведаем. Ничего сделать невозможно!» — и в их глазах читалось глубокое неумение понять ее тоску. Единственный человек, который мог что-то узнать, друг Йохана, бывший уппландский лейтенант Хольмстрем, по слухам, был где-то во Пскове, продолжая подневольно обучать русских драгун мастерству клинка. Его тщательно охраняли, чтобы столь ценный наставник не вздумал сбежать, и снестись с ним письменно или через проезжих людей не было возможно. В отчаянии Марта однажды обратилась за помощью даже к единственному человеку, на помощь которого в поисках мужа рассчитывать было напрасно, — к Меншикову. На просьбу Марты узнать, нет ли среди содержащихся в плену шведов трубача Йохана Крузе, Александр Данилыч ответил неожиданно грубо: «И узнавать не стану! Он мне не надобен, а вы его забудьте. Ради своего же блага!».

С тех пор зыбкое уважение, которое Марта начала было испытывать к этому человеку, сильно пошатнулось. Теперь в присутствии Меншикова Марта вела себя сдержанно и сухо, давала понять, что выказывает ему почтение только как служанка — владельцу дома, не более. В глаза ему смотрела дерзко и с вызовом, и все ждала, когда зашипит от досады хищный кот-охотник, вздыбит шерсть и бросится на нее… Но Менжик словно не замечал ее дерзости: все так же любезничал и при случае осыпал комплиментами, улыбался белозубо и вел себя как ни в чем не бывало. А потом и вовсе внезапно отбыл из Санкт-Питербурха в Ливонию, на театр военных действий.

«Ничего! — думал Александр Данилыч, уезжая. — Некуда от меня деться этой чухонке! Пущай ее, в одиночестве посидит да поскучает! Нутро-то бабье свое возьмет, авось посговорчивее будет, как возвернусь». О том, что с войны возвращаются не все, он и не думал. Крепко верил сын худородного литовского шляхтича Менжика в свою счастливую звезду, и высоко всходила эта звезда на державном небосклоне. Да и не вовремя было на баталиях погибать: слишком уж соблазнительная добыча ждала его в Питербурхе!

Меншиков, знаток и покоритель женщин, любил и вожделел их, но уважать — не уважал. «Бабы — дуры, мыслят не башкой, а нутром своим жарким, — думал порою Александр Данилыч. — Нет среди них той, которая ради лучшего мужика худшему бы рогов не наставила!» Но к Марте он впервые испытывал нечто вроде уважения и восхищения. В этой симпатичной и нежной на вид молодой женщине ощущались и смелость, и мощная внутренняя сила, и непокорность — черты редкие в женщинах! Потому особой заслугой было бы завоевать такую, покорить ее упрямое сердце, заставить растаять под жаркими лучами его страсти и потом в сладкой истоме шептать на ложе те самые слова, которые так часто слышал Александр Данилыч из женских губ… Однако такую фортецию с наскока не возьмешь, понимал он, и потому вел осадные работы по всей амурной науке. Он не тревожил Марту пустыми домогательствами — не хотел раньше времени сводить богиню с пьедестала. Ничего, дай срок, и окажется богиня самой обыкновенной бабой, мягкой и сдобной, как и все они, от крестьянки до княгини, и разомлеет в его объятиях! А никого женщины не ласкают так страстно и так жадно, как победителей!

Вдоволь поводили Меншикова по Ингрии да по Ливонии марсовы дороги, повоевал достойно, храбро. Славу самого фельдмаршала Шереметева безродный Менжик оспорил, не раз шведов на сухом пути и на воде бил, сильные города Дерпт да Нарву на шпагу брал. Получил за подвиги сии из щедрых рук государевых высокий чин генерал-поручика и в Санкт-Питербурх свой героем вернулся. Иным вошел Александр Данилыч в свой дом, не легкомысленным версальским щеголем, не лукавым Котом Котофеичем — мурлыкой, а сильным орлом, прилетевшим с батальных полей с лавровой ветвью славы в мощных когтях! В генеральском мундире с золотым позументом, из которого еще не выветрился пороховой дым сражений, с роскошным трехцветным шарфом через плечо, бряцая тяжелой боевой шпагой и длинными шпорами. И взгляд — орлиный, и поступь — геройская, голос — громкий и зычный, словно кавалерийский рожок, зовущий стальные эскадроны к смерти и к победе. Прислуга возбужденно высыпала навстречу, и Марта в том числе. Удивительно, но в ту минуту этот противоречивый и двуличный человек снова почти понравился ей. О, если бы в этой широкой груди билось такое же простое и искреннее сердце, каким было сердце ее Йохана! Быть может, она и смогла бы тогда взглянуть на Менжика поблагосклоннее…

Поймав затуманенный, мечтательный взгляд прекрасной экономки, Меншиков широко заулыбался в ответ. Сдается, сдается на аккорд фортеция мариенбургская! Не иначе, уже этой ночью падет среди пуховых перин и сладостных стенаний! Слава тебе, блистательный Марс, вновь побеждаешь ты и Амура голозадого, и грудастую Венус, бабскую богиню! Но хищный, победный блеск белых зубов Менжика вмиг отрезвил Марту, рассеял лукавое наваждение. Да как она посмела подумать о своем Йохане — «был»?! Он непременно жив, и жив, быть может, только ее верностью и ее любовью! Словно пытаясь оправдаться перед далеким любимым, Марта придала своему личику непроницаемо-безразличное выражение и глянула на любимца Марса и Амура так холодно и презрительно, как только могла.

— Вы, верно, с охоты или с машкерада, сударь? — произнесла она скучающим тоном первую же обидную фразу, которая пришла в голову. Меншиков подскочил, словно ошпаренный. «Ах ты, чертовка!» — Александр Данилыч попытался сграбастать экономку в объятия и запечатать эти дерзкие уста своим поцелуем, но она ловко выскользнула и убежала.

Этим вечером Меншиков велел накрыть пышный стол, но гостей приглашать не стал. Вместе этого он уселся за трапезу сам и велел позвать к себе экономку. Марта явилась, ожидая самого худшего.

— Садитесь, фрау Крузе, разделите скромный ужин воина, уставшего от трудов марсовых! — галантно, но совершенно спокойно, без амурных страстей в голосе, пригласил ее Александр Данилович. — Вы ведь жена солдата и не должны брезговать солдатской трапезой! Как сейчас помню, вы изволили рассказывать мне о муже вашем, трубаче Уппландского, кажется, полка…

Марта почувствовала, как у нее лихорадочно заколотилось сердце и перехватило дыхание. Неужели он что-то знает, этот хитрый Менжик? Или это просто новая уловка… Она почтительно поклонилась и присела на краешек стула.

— Сударь, неужели вам, наконец, есть что рассказать мне о нем? — не выдержав ожидания, спросила Марта, и ладони ее помимо воли сдвинулись в умоляющем жесте.

— Конечно есть! — с готовностью ответил Меншиков. — Я, уважая ваше горе, тщился разыскать его, пани Марта. Но ни среди живых, ни среди мертвых не отыскался супруг ваш. И кто знает, где его искать? Но не надо отчаиваться! Давайте лучше выпьем с вами! Выпьем за его здоровье, коли он жив, и за упокой его души, ежели умер…