Отель, в котором я забронировал номера, располагался минутах в пятнадцати езды от порта. Рим взяла у Эммы книгу – «Отца Горио» Бальзака. В такси она на память процитировала мне небольшой фрагмент из романа: «Так знайте же: эта драма не вымысел и не роман. All is true. Она так правдива, что каждый распознает частицы ее в самом себе, может быть в своем собственном сердце». Я спросил, чем ей нравится это высказывание, но она в ответ рассмеялась:

– Я не могу сказать, что оно мне нравится. И вообще, я только начала читать эту книгу. Просто мне кажется, что это написано про нас. С тех пор как мы уехали из Карфагена, мы превратились в персонажей какой-то драмы. Только эта драма, к сожалению, происходит на самом деле…

Я впервые в жизни поймал себя на том, что будущее видится мне в самом черном свете. За окнами такси проплывали голые холмы; на вершине одного из них высились стены крепости; потом потянулись бесконечные, вытянутые в длину поля, засаженные огородными культурами, – по сторонам от них росли кактусы. В маленьком городке под названием Саннат, застроенном белокаменными домами, с балконов свисали, как в церкви, огромные разноцветные флаги. Мне хотелось спросить Рим, не жалеет ли она обо всем, что с ней произошло, но она сидела молча, явно не желая ни о чем разговаривать.

Вечером мы ужинали на открытой террасе. Над морем и над островом спускалась ночь. Вдруг раздался грохот взрывов, заставивший нас вздрогнуть. Звук шел с другой стороны террасы, за росшим там рожковым деревом. У Рим дернулась щека, и она пробормотала что-то себе под нос. Я наклонился к ней и погладил ее по шее. Другие посетители ресторана продолжали есть как ни в чем не бывало. К нам подошел официант с бутылкой сицилийского вина, которую перед этим поставил на лед. Я спросил у него, что это за взрывы.

– Сегодня деревенский праздник. Это фейерверки. Будет очень красиво.

– А нам можно посмотреть? – почти робко спросила Рим по-арабски.

– Конечно, мадемуазель, – ответил официант. – Всем можно.

Лунный свет серебрил легкое колыхание пальмовых листьев.

– Узнаешь?

– Еще бы. Это же моя луна, луна Сиди-Бу-Саида. Это наша карфагенская луна, которая нас познакомила. Смотри, она мне улыбается.

Мы шагали по улицам Санната, оглашаемым смехом и песнями. Похоже, сюда высыпало все население городка. Повсюду играла музыка; за уличными оркестрантами толпой шли жители – насколько я мог разобрать в темноте, всех возрастов и обличий.

Мы пристроились в хвост одной такой процессии, состоявшей из молодежи. Парни несли в руках бутылки пива и джина. Я заметил, что девушки, по большей части красавицы, вели себя довольно раскованно. Рим, еще в ресторане обнаружившая, что понимает мальтийский, который похож на арабский, с удовольствием перекинулась парой слов с нашими спутниками. Перед дверями домов стояли выставленные обитателями статуи почитаемых ими святых – святого Павла, Девы Марии, святой Маргариты и даже Иисуса. Некоторые из них, весьма значительных размеров, были богато убраны – владельцы явно не пожалели денег. В других обстоятельствах это самодеятельное великолепие показалось бы мне китчем, но здесь за ним угадывалось искреннее религиозное чувство. «All is true», – шепнула мне на ухо Рим и усмехнулась.

Нас подхватила общая волна радостного, почти чувственного воодушевления. Я был впечатлен и даже взволнован – да и Рим тоже, как впоследствии она мне признается. Я пытался понять природу мероприятия, участниками которого мы стали. Что это – католический катарсис? Ритуальное шествие одержимых? Формальный обряд? Дионисийское действо?

Разрозненные группы горожан стекались к площади перед церковью с широко распахнутыми дверями. Внутри она была ярко освещена и богато украшена, как, впрочем, и снаружи: по всему фасаду горели гирлянды разноцветных лампочек. Дети, парочки – в майках и шлепанцах, – пожилые люди, тинейджеры сплошным потоком вливались в двери церкви, чтобы после краткой молитвы присоединиться к другому потоку, двигавшемуся в обратном направлении. То тут, то там раздавались первые хлопки петард – начинался финальный этап праздника. По темным улицам продолжали бродить группы музыкантов в сопровождении своих верных слушателей.

Огни, хоругви, праздничные песнопения… Во всем этом мне слышалась медленная поступь Страстной недели. Почему мое ухо так чутко ловило посреди радостного оживления ноты печали? Мы с Рим молча вернулись в отель. Нам вслед неслись, затихая, звуки музыки.

Рим сразу легла в постель и практически мгновенно заснула. Спустя пару минут мне на особый мобильник позвонил Брюно. Для разговора с ним я поднялся на крышу бунгало. Он попросил меня как можно скорее связаться с Эммой, и я сказал, что с острова она уехала.

– Никто не знает куда?

– Никто.

– А вы когда приезжаете?

– Мы будем в Париже через три дня.

– Нам с тобой надо будет немедленно увидеться.

Мой бывший студент впервые обратился ко мне на «ты».

На следующее утро мы посетили храмовый комплекс Джгантия – сооружение столь же величественное, сколь и загадочное. О его существовании я узнал от Рифата. Я сфотографировал проход, ведущий к развалинам, и отправил снимок своему коллеге, который вел раскопки в эльзасском Бергеме. И там, и здесь мы имели дело с неолитическими постройками, возведенными за три тысячи лет до египетских пирамид.

На этом острове процветала цивилизация. Его жители владели навыками морской навигации и следили за движением небесных светил, они умели возводить сооружения из огромных каменных глыб и ваяли статуи, напоминающие женские скульптурные изображения современного художника Фернандо Ботеро. Но они исчезли с лица земли.

– Как ты думаешь, а через пять тысяч лет кто-нибудь будет помнить о том, что существовал Тунис? А Франция? – спросила Рим, пока мы ждали на автостоянке очереди на паром.

– Вполне может быть, что какой-нибудь будущий Гастон Масперо раскопает виллу «Тамариск», найдет нашу фотографию и попытается описать нашу жизнь.

– Вот интересно, что он напишет! – воскликнула она.

Улица Бель-Фёй, Шестнадцатый округ Парижа, Франция

Еще один теракт. На сей раз – в Бордо, в универмаге. После Страсбурга, Лилля, Ниццы и так далее. После расстрела еврейской школы, после убийства двух священников и одного раввина. Над нами витает смерть. В людях растет страх, но одновременно – привычка к событиям подобного рода. Брюно смотрел телевизионный репортаж из Бордо – журналисты почти радостно сообщали, что число жертв не так уж велико: «всего десять раненых, из них двое – тяжело, и пока неизвестно, удастся ли их спасти» (судя по всему, на одном из террористов не сработало взрывное устройство), – когда ему пришло сообщение от Ламбертена, срочно вызвавшего его к себе. Он отправился в Шестнадцатый округ с тяжелой с похмелья головой.

Накануне он ходил на вечеринку, устроенную коллегами по Антикриминальной бригаде. Его погнало туда стремление хоть немного отвлечься: слушая о все новых нападениях, он чувствовал, что сходит с ума. Вынужденная праздность, на которую он наряду с остальными бывшими сотрудниками «виллы» был обречен, тоже не способствовала улучшению настроения.