вы хотите сказать этим? Какое отношение имеет граф Мирабо к дофину? Только нас преследуют его гнев, его ненависть. Я не спорю, что в настоящее время он обладает могуществом, но над будущим у него нет власти. Мало того, я надеюсь, что будущее отомстит Мирабо за то зло, которое он причинил нам в настоящем.

— А если бы и так, государыня, то какую пользу принесла бы вам постигшая его кара? — печально спросил граф де Ламарк. — Храм, задавивший Самсона, не отстроился вновь из-за того, что виновник его разрушения погиб сам под его развалинами. Он остался лежать во прахе, и его великолепие было уничтожено. Заклинаю вас, ваше величество, не слушайте голоса своего праведного гнева, но послушайтесь советов благоразумия. Заставьте замолчать свое благородное, царственное сердце; стремитесь, ваше величество, лучше к примирению вместо наказания.

— Чего вы требуете от меня? — спросила удивленная Мария-Антуанетта. — Что должна я сделать?

— Ваше величество, вы должны укротить льва, — прошептал граф. — Вы должны соизволить превратить своего врага — Мирабо — в преданного, полезного друга.

— Невозможно, невозможно! — с ужасом воскликнула королева. — Я не в силах унизить до такой степени свое достоинство, не могу приветливо взглянуть на это чудовище, виновное во всех мерзостях октябрьских дней! Об этом человеке, который обязан своей славой гнусному преступлению, об этом неверном сыне, неверном супруге, неверном любовнике, неверном аристократе и неверном роялисте я не могу говорить иначе, как с отвращением, презрением и ужасом. Нет, лучше умереть, чем принять помощь от Мирабо! Разве вам неизвестно, граф, что он удостоил меня — свою королеву — своею неприязнью, своим пренебрежением? Разве не Мирабо сумел устроить так, что в Национальном собрании говорилось только: «Личность короля неприкосновенна», без прибавления: «а также и королевы»? Когда же мои друзья напомнили ему о сдержанности и просили этого человека смягчить свои слова о королеве Франции, разве не Мирабо согласился на то как будто из милости и сказал, пожимая плечами: «Ну, пусть себе она остается в живых!»? Разве не Мирабо был виновником октябрьских дней, не Мирабо сказал публично: «Король и королева погибли, народ ненавидит их до такой степени, что будет колотить даже их трупы»?

— Ваше величество, Мирабо сказал это, но не в виде угрозы, а с сожалением, с сильнейшей тревогой и заботливым сочувствием.

— Сочувствием? — подхватила королева. — Мирабо, который ненавидит нас!

— Нет, ваше величество, Мирабо, который чтит свою королеву, который готов рисковать жизнью за нее и за монархию, если вы, ваше величество, простите ему и соблаговолите принять его в число защитников трона.

Королева содрогнулась и, посмотрев с удивлением и испугом в лицо взволнованного графа Ламарка, переспросила:

— Ведь вы говорите о Мирабо, о народном трибуне и вдохновенном ораторе Национального собрания?

— Я говорю о графе Мирабо, который не дальше как вчера был врагом трона, а сегодня сделается его ревностным защитником, если только вы согласитесь, ваше величество, обратиться к нему с единым милостивым словом.

— Этого не может быть! — пробормотала королева.

— С тех пор как Мирабо стал чаще видеть вас, ваше величество, — продолжал Ламарк, — и имел случай восхищаться вашим гордым мужеством, вашим благородным самоотвержением, в его душе произошла большая перемена. Он укрощен, как лев при встрече с огневым взором чистого создания. Он хотел бы исправить сделанное им зло, хотел бы примирить враждующие партии; он пишет и говорит о своей высокой королеве с восторгом, с энтузиазмом, он пылает пламенным желанием с клятвою отречься у ног вашего величества от своих прежних грехов и получить ваше прощение.

— Знает ли о том король? — спросила Мария-Антуанетта. — Говорили ли вы ему про то?

— Я никогда не позволил бы себе говорить вашему величеству о подобных вещах, если бы король не дал мне на то разрешения, — с поклоном ответил граф де Ламарк. — Его величество считает необходимым склонить Мирабо на свою сторону и надеется, что его августейшая супруга будет содействовать ему в том.

Мария-Антуанетта печально покачала головой, а затем со вздохом сказала:

— Я переговорю сама с его величеством, но подчинюсь в данном случае лишь крайней необходимости; заявляю вам это заранее.

Между тем крайняя необходимость наступила, и когда Мария-Антуанетта убедилась в том, то сдержала слово и не отказывалась больше подчиниться обстоятельствам. Она поручила графу де Ламарку сообщить его другу Мирабо, что она согласна дать ему аудиенцию.

Но для того чтобы эта аудиенция могла принести пользу, ее следовало прежде всего окружить глубокой тайной. Никто не должен был подозревать, что Мирабо, народный трибун, обожаемый герой революции, Мирабо, который господствовал в Национальном собрании и в целом Париже, которого самые ярые защитники свободы считали своим апостолом и избавителем, — Мирабо, чье красноречие управляло умами сотен тысяч людей, что этот вожак революции хотел сделаться теперь преданным приверженцем монархии, наемным слугой своего короля.

Только два условия выговорил для себя Мирабо, когда граф де Ламарк стал приглашать его от имени короля на придворную службу: аудиенцию у королевы и уплату своих долгов с ежемесячной рентой в сто луидоров.

— Я нанят, но не куплен, — сказал Мирабо, получив первую ренту. — Одно из предъявленных мною условий исполнено, а что же другое?

— Так вы все еще настаиваете на аудиенции у королевы? — спросил Ламарк.

— Да, мой друг, я настаиваю на ней! — воскликнул Мирабо, сверкая глазами. — Если мне нужно отстаивать эту монархию, то я должен питать к ней почтение; если мне надо верить в возможность ее восстановления, то я должен верить в ее жизнеспособность, должен видеть, что имею дело с храбрым, решительным, благородным человеком. А настоящий и действительный король у нас — это Мария-Антуанетта, и среди окружающих Людовика Шестнадцатого находится только один мужчина — его собственная супруга. Я должен говорить с нею, должен убедиться воочию, стоит ли она того, чтобы я рисковал за нее своей жизнью, честью и популярностью. Если она