Хотя к тому времени, когда туда перебрался наш герой, еще сохранились и дом Ирвинга, и гостиница Диккенса, но улица уже давно утратила былой лоск и респектабельность. Да и обитали там теперь не нью-йоркские аристократы, кичившиеся своими предками, а люд вполне обычный — в основном низший слой среднего класса: мелкие служащие, начинающие врачи, адвокаты и т. п. Изрядную долю «аборигенов» составляла богема: художники, артисты, литераторы, актеры, газетчики — редакторы, корректоры, репортеры, метранпажи и т. д. У. Уильямс, один из них, завлек туда и О. Генри, и тому там понравилось.

Писатель снял обширный «апартамент» в бельэтаже — большую, очень светлую комнату с огромным трехстворчатым окном, прежде служившую кому-то парадным залом, — со спальней, чуланом и прихожей. На вопрос одного из приятелей, зачем ему такое большое помещение, он отвечал: «Люблю, когда много места, много пространства, чтобы ходить, много воздуха, чтобы дышать, люблю потянуться, помахать руками, ну, вы понимаете…»[251]

Заключив контракт с «Санди уорлд», гарантировавший стабильное финансовое положение, О. Генри затеял за свой счет (по согласованию с владельцами здания, пожилой четой американцев венгерского происхождения) значительную перестройку: установил в спальне большую ванну, превратив тем самым альков в ванную комнату; отремонтировал и прочистил камин, заменил драпировки, повесил новые шторы, купил мебель. Те, кто бывал у него на Ирвинг-плейс, говорили, что обстановка в квартире была тяжеловесна и несколько старомодна. Однако не забудем, что Портер был южанином, и уже это предполагало определенные симпатии и предпочтения в убранстве. Именно такими — тяжеловесными, основательными и консервативными — и должны быть видимые признаки успеха для настоящего южанина. Конечно, всё это стоило О. Генри изрядных денег, но контракт с Пулитцером давал возможность писателю без особенного риска пойти на эти траты.

В годы жизни на Ирвинг-плейс рядом с О. Генри чаще всего можно было видеть У. Уильямса. Автор одной из биографий писателя даже сравнил его с Босуэллом[252]. Едва ли такое сравнение справедливо. Уильямс действительно много лет спустя написал книгу о нью-йоркских днях писателя, но отнюдь не такую подробную и всеобъемлющую, каким было жизнеописание досточтимого Сэмюэла Джонсона. Да и не вел он никаких специальных записей: не фиксировал скрупулезно высказывания и суждения своего друга, не регистрировал встречи, разговоры, не размышлял много о творчестве и жизни О. Генри. Писал по памяти — через двадцать с лишним лет после его смерти. Тем не менее можно утверждать, что в годы жизни на Ирвинг-плейс у О. Генри не было, пожалуй, человека более близкого, чем юный У. Уильямс (в 1903 году ему исполнилось всего-то 25 лет). Он не только принял деятельное участие в переселении писателя на Ирвинг-плейс, но и долгое время выполнял при нем роль своего рода чичероне — гида, который водил по окрестностям, знакомил с достопримечательностями и местной топографией. Эти порой довольно длительные путешествия, конечно, не ограничивались парками, историческими зданиями и рассказами о тех, кто некогда жил в том или ином доме. Пожалуй, центральное место (не забудем о привычках и пристрастиях нашего героя) в этих экскурсиях занимали разнообразные злачные заведения — рестораны, кафе, бары, салуны и т. п.

Мы помним, что в техасские годы для Портера-журналиста и владельца «Перекати-поля» постоянным объектом юморесок, шуток и насмешек были техасцы — этнические немцы. Но, как оказалось, это ничуть не мешало ему любить немецкую кухню и немецкое пиво. Как вспоминал Уильямс, О. Генри с огромным удовольствием захаживал в расположенный неподалеку от его дома (на углу Семнадцатой улицы и Третьей авеню) «классический» немецкий пивной ресторан «Шеффел холл», где с наслаждением поглощал огромное количество пива и закусок. Нравились ему не только еда и напитки, но и сама атмосфера, интерьеры заведения — со стенами, украшенными массивными деревянными панелями, с портретами Гёте, Бисмарка и германских императоров, с изречениями немецких поэтов в аккуратных рамках под стеклом, немецкоязычный гомон и выкрики, табачный дым, густыми слоями плывший по залу[253]. Влекла его туда своеобразная ностальгия — о тех днях, когда он был молод и, несмотря на невзгоды, счастлив.

Захаживали они и в иные заведения — в бар отеля «Америка», в буфет при театре оперетты Тони Пастора, в Тамани-холл, в салун Тома Шарки и т. д. Думается, что не было в округе заведения, в котором не побывал бы О. Генри — один, в сопровождении молодого Уильямса или кого-либо еще. Но совершенно особенным местом для писателя в длинном ряду питейных заведений (этот факт отмечают все биографы) стало небольшое кафе «Хилиз» (Healy’s Cafe) на углу Ирвинг-плейс и Восемнадцатой улицы. Это кафе не отличалось ни кухней, ни интерьерами, ни теми, кто туда обычно захаживал — обычная в общем-то забегаловка, посетители в которой долго не задерживаются и большей частью случайны. Но О. Генри полюбил это невзрачное заведение, посещал его почти ежедневно и нередко подолгу там засиживался. Местные обитатели называли это кафе клубом, потому что по вечерам, после работы, многие из них по дороге домой заходили туда пропустить стаканчик-другой и поговорить «за жизнь».

Уильямс вспоминал: «…обычные посетители в кафешке начинали собираться по вечерам. Доктора, юристы, газетчики, художники, свободные литераторы, актеры, музыканты, изобретатели, клерки, инвесторы, страховщики, торговцы, печатники, политики, бухгалтеры, сапожники, лакеи, конюхи и извозчики из конюшни напротив — кого там только не было». Говорили обо всём: о политике, о городских властях, о ценах, обсуждали городские новости или просто толковали о погоде. Дискуссии разгорались по любому поводу. Кто-то проклинал начальство, кто-то изливал душу, рассказывая случаи «из жизни». О. Генри никогда не вступал в разговоры, но всегда внимательно слушал, попивая свой обычный напиток — виски с апельсиновым соком. Этот «клуб», утверждал Уильямс, был для писателя настоящим «золотым прииском материала для рассказов». «Никто не знает, — писал он, — сколько его маленьких шедевров родилось из характеров и историй, которые он там услышал. Он обладал очень чутким ухом и верным глазом и был очень короток на язык: он всё заказывал и заказывал выпивку и слушал, слушал и слушал до самой последней минуты самого последнего часа — и это длилось много-много вечеров»[254].

Едва ли, конечно, стоит возводить рождение сюжетов О. Генри исключительно к барам и салунам, а тем более к определенному «клубу». Этих источников было великое множество, и скорее всего, даже сам писатель едва ли мог точно указать их. Но то, что многие его истории были действительно «подслушаны» им в питейных заведениях, едва ли подлежит сомнению. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к его текстам — это и «Утраченный рецепт», и «Во втором часу у Руни», «С высоты козел»[255], да и многие другие новеллы из сборников «Четыре миллиона» и «Горящий светильник», что были сочинены писателем тогда, когда он жил на Ирвинг-плейс.