— Праздники, по идее, нужно проводить в кругу семьи и своих близких, верно? Но с моей мамой все это превращается в какое-то шоу. — В голосе девушки слышалось едва скрываемое презрение. — Она совершенно не думает о моем отце и обо мне.

Когда она говорила ему об этом, Нил чувствовал себя немного неловко. Но, по крайней мере, откровенность Фебы означала, что она скорее видит в нем союзника, чем представителя группы поддержки ее матери. Тем не менее он посчитал необходимым заметить:

— Я уверен, что твоя мать думает о вас. Но при этом она не может не переживать и о своей работе.

— Тогда на чьей же ты стороне? — воскликнула Феба, сверкнув глазами.

Нил пожал плечами.

— Я и не знал, что у вас тут есть разные стороны. Но если тебе будет от этого хоть немного легче, скажу честно: я тебя понимаю. Знаешь, мне тоже пришлось хлебнуть всего этого официоза на приемах у родителей. Это похоже на боль, но ты думай об этом как о визите к стоматологу. Как о чем-то таком, что просто нужно пережить, — и все.

— У стоматолога по меньшей мере делают обезболивающий укол.

Нил почувствовал, что эта цепочка доводов ведет в никуда, поэтому решил пойти по иному пути. Преодолев свое былое нежелание затрагивать тему, которую при обычных обстоятельствах всегда старался избегать, он сказал:

— Во всяком случае у тебя есть семья. А у меня… Это мое первое Рождество без отца.

— Да, я слышала об этом. — Выражение ее лица смягчилось. — Прости. Я никогда еще не встречала человека, у которого отец… — Феба запнулась, не закончив эту фразу.

Горе и его близнец-злодей гнев, которых Нил держал взаперти, разом вырвались из своей темницы.

— Да, как видишь, мне тоже известно, каково это, когда за твоей жизнью следят миллионы людей, — выпалил он. — Хочешь знать, что такое «по-настоящему хреново»? Это когда лучший друг звонит тебе, чтобы высказать свои соболезнования, после того как услышал про твоего отца в шестичасовых новостях.

Феба посмотрела на него с уважением.

— Тебе, наверное, было очень тяжело.

Он пожал плечами.

— Ты не любишь об этом говорить? — спросила она.

— Не особенно.

— О’кей, тогда поговорим о чем-нибудь другом.

— Идет.

— Эй, мне в голову только что пришла одна мысль. Если ты не очень занят, может, сходим сегодня вечером на концерт? — спросила Феба, несколько оживившись. — Это благотворительная акция в нашем клубе по поводу какой-то инициативы моего отца. Он пригласил своих друзей-музыкантов, которые будут играть бесплатно.

— Вероятно, тебе нужно было бы сначала спросить у отца, — осторожно ответил Нил, будучи неуверенным относительно своего личного статуса в доме Армстронгов-Уиттакеров.

— Будет круто, не волнуйся. Я попрошу его оставить еще один билет.

— Хорошо. Похоже, и в самом деле будет весело. — До сих пор все его вечерние занятия сводились к тому, что они с мамой вместе играли в «Скрэббл»[77] или смотрели телевизор. Этот концерт мог бы внести приятное разнообразие.

— Твоя мама тоже может пойти с нами.

Нил оценил возможные последствия совместного похода в клуб, а потом, несколько покривив душой, ответил:

— Думаю, у нее другие планы.

Он чувствовал себя немного неловко, когда отказался от этой идеи, даже не предложив матери. Она, скорее всего, согласилась бы провести этот вечер вне дома, но ему вдруг захотелось немного побыть без нее. Он решил, что впредь не будет беспокоиться ни о ком, кроме самого себя. Толку, что он так беспокоился о своем отце, — и к чему это привело?

— Концерт начнется не раньше восьми, но папа хочет приехать туда пораньше, так что мы будем ждать тебя перед домом в половине восьмого, — сказала Феба. — Мы поедем на его машине. Нас будет всего трое, так что поместимся.

— А твоя мама разве не поедет? — спросил Нил. Конечно, это совсем не касалось его, но показалось очень странным. Его родители и он все делали вместе.

Феба удивленно округлила глаза.

— Она сказала, что будет очень занята подготовкой к завтрашнему приему. Думаю, что даже такая фальшивка требует большой работы. — Взгляд девушки скользнул за окно, и она на какое-то время замерла, рассеянно глядя на прохожих, которые, кутаясь в свои пальто, с сумками в руках спешили по заснеженным тротуарам за праздничными покупками. Когда она снова перевела взгляд на Нила, злость на ее лице сменилась глубокой меланхолией. Феба отодвинула от себя недопитую колу. — Я, наверное, пойду. Мне еще нужно кое-что сделать, — сказала она ему, хотя по ее виду было незаметно, чтобы она торопилась уходить.

— О’кей, — ответил Нил. — Тогда, думаю, встретимся уже перед вашим домом.

— Обязательно. — Она ткнула в него пальцем. — В половине восьмого. Не забудь.

— Не переживай, я буду на месте вовремя.

На короткое и яркое мгновение Нилу показалось, что он опять вернулся к своей прежней жизни, когда можно, не раздумывая ни секунды, договориться о встрече с подругой и не иметь никаких других обязанностей, кроме получения хороших оценок за учебу Да, еще недавно подобные вещи воспринимались им так же естественно, как воздух, которым он дышал.

Но потом его босс, мистер Хейбер, высунул из кухни свою большую голову с густыми седыми волосами и рявкнул:

— Неужели ты думаешь, что я плачу тебе, чтобы ты просиживал здесь, сплетничая с посетителями?!

Чары тут же рассеялись.

Нил вздохнул и поднялся, пробормотав на прощание Фебе:

— Слушай, мне сейчас лучше вернуться к работе. Увидимся позже, о’кей?

Стол был накрыт на восемь человек — хорошее четное число, задававшее, по идее, очень нужную гармонию обстановке, которая, возможно, ослабит напряженную ситуацию на ее семейном фронте. Абигейл отступила назад, чтобы полюбоваться результатами своего труда: сервировка сияла херендским фарфором и столовым серебром Тиффани, бокалами и рюмками из уотерфордского хрусталя; накрахмаленные салфетки были вставлены в филигранные кольца из серебра высшей пробы; посередине стояли веточки вечнозеленых растений, усеянные высушенными гранатами и хурмой, а по краям стола располагались свечи Однако мысли о Кенте и Фебе по-прежнему не давали ей покоя. Муж и дочь ясно дали понять свое отношение к вечернему мероприятию, к отдельной передаче, которая, когда ее покажут по телевидению, пригласит в их дом миллионы зрителей. Кент — фактически без всяких шуток — называл это «ее работой на публику», а Феба вообще была на грани открытого бунта.