жутковато становится, только он не признается».

Кондор затормозил и повернул голову в нашу сторону – или мне показалось?

Скользкие ступеньки шли вверх, их замело, и мне приходилось ступать с осторожностью. Я смотрела себе под ноги, все равно вокруг не было видно ничего, кроме темноты и снега. Белая пелена сгущалась, я слышала, как воет ветер, и сами снежинки из мягких крупных хлопьев начали превращаться в злые, колючие ледяные иглы. Щеки жгло от холода.

От снега и ветра глаза слезились, я зажмурилась и остановилась, чтобы выдохнуть ледяной воздух и стряхнуть с глаз воду.

Лишь на миг я отпустила руку Ренара, просто выскользнула из его цепких пальцев так просто, словно он и не держал меня.

Ветер ударил мне в спину, проник за шиворот, в рукава, обвил шею удавкой и потянул куда-то за собой.

Туда, где было холодно и темно.

Туда, где я стояла посреди снежного вихря и смотрела на саму себя.

И видела все то, что успела забыть – потому что не хотела вспоминать, и потому что чужая воля позволила мне не помнить.

И мне это совсем, совсем не понравилось.

***

Все, что было темного и холодного, осталось за стенами замка.

Внутри было тепло, горел огонь в огромном камине, оранжевые отблески танцевали на стенах, пахло нагретым деревом, немного пылью и еще табаком, который курил Ренар. Ренар стоял у камина, облокотившись на него, а я смотрела на стену за его плечом и пыталась понять, действительно ли движутся листья нарисованного на ней дерева – или это лишь игра света, теней и отблесков огня?

И моего воображения.

В том, что правда, а что нет, я сейчас сомневалась, потому что память, сдерживаемая чарами, вернулась ко мне – от и до.

Туман, появляющийся в голове каждый раз, когда я пыталась понять, что же со мной случилось, сменился всепоглощающей ясностью.

Вместе с ней пришла страшная головная боль. Такая, что я чуть не потеряла сознание там, рядом с воротами замка. Хотя, может быть, и потеряла – на время достаточное, чтобы за меня испугались, но теплая и надежная рука не дала мне упасть.

Сейчас я сидела в кресле с ногами, словно что-то могло схватить меня за пятку, окажись она на полу, а Кондор стоял у меня за спиной. Его пальцы, как всегда прохладные, касались моей головы очень осторожно, как тогда, когда он лечил меня после пьянки. Я боялась пошевелиться.

– Любые чары имеют свой срок, – сказал Кондор, не слишком заботясь о том, слышу ли я его и понимаю ли, просто затем, чтобы общая тишина так не давила на нас троих. – Или условие, при котором они разрушатся сами по себе. Без постороннего вмешательства. Когда мы касаемся чужой памяти, мы не можем предугадать, что в ней скрыто. – Он осторожно убрал мне за ухо прядку, которая, кажется, мешала ему. – И что может запустить процессы узнавания, вспоминания и возвращения. Когда я нашел тебя, милая…

– Мари, – поправила я его.

Кондор замер на миг, словно был удивлен, и его пальцы убрались подальше от моей головы.

– Хорошо, – сказал он, обходя кресло по кругу, и чуть наклонился ко мне. – Мари, значит Мари, я не собирался отбирать у тебя имя. Так вот, Мари. – Он сел в кресло напротив и наклонился вперед, поставив локти на колени. – Когда я тебя нашел в ту ночь…

Когда он меня нашел в ту ночь, я была без сознания.

Лежала на каменных ступенях, которые вели к тому самому Зеркалу.

Он не знал, что случилось, и боялся, что когда я очнусь, то слишком сильно испугаюсь. – Ты вывихнула запястье и ударилась головой. – Кондор провел рукой по своему затылку, взъерошив волосы, словно хотел показать, как именно я ударилась. – Я исправил все, что мог, и…

– И заколдовал меня, – закончила я спокойным голосом.

Будто бы это ничего не значило.

– Ай-ай-ай, – сказал Ренар из своего угла.

Он не осуждал никого и никого не поддерживал, просто ему нужна была реплика и право покачать головой. Я нервно дернула плечом.

– Я заколдовал тебя. – Кондор не стал этого отрицать. – Погрузил глубже в сон и заставил забыть то, что могло причинить тебе вред или напугать. Было оно или не было в действительности. Я хотел, чтобы твоё пробуждение здесь не было наполнено лишним страхом.

– И поэтому я была такая… – я замолчала, не закончив вопрос, потому что не могла найти верное слово.

– Доверчивая, – подсказал он. – Почти безрассудная. Да. Это… побочный эффект. Я снял бы чары через несколько дней, когда ты освоилась, но что-то заставило тебя саму вспомнить… – Он сощурился, это было видно даже в оранжево-зеленом полумраке зала, и наклонил голову набок. – Что ты вспомнила?

Это звучало, как приказ говорить, причём только правду. Нет, не из-за интонаций: голос Кондора был усталым и мягким, то ли от этой усталости, то ли из жалости ко мне. В самих словах было что-то такое, что меняло мир. Я заметила, как замер Ренар, не донеся трубку до рта. Даже тени на стенах, кажется, притихли и перестали шевелиться от странного напряжения, которое оставил в воздухе вопрос Кондора.

И я рассказала.

Не потому, что он попросил, и даже не потому, что добавил, как мне казалось, в вопрос немного магии. Я даже не могла утверждать, что это было так. Дело было в том, что мне хотелось рассказать, мне было нужно рассказать, потому что слова и образы в моей голове были такими же колючими и мельтешащими, как снег, в котором я заблудилась.

Если я не решусь рассказать, казалось мне в тот момент, случится что-то плохое. Я снова потеряюсь в метели.

Дело оставалось за малым – перевести все то, что я хотела сказать, на человеческий язык.

– Все, что в этом мире длится слишком далеко и долго, чтобы мы могли это представить, – сказала я, глядя в глаза Кондору. – Возможно, переходит где-то там, вдалеке, в точно такое же, но не здесь.

Волшебник кивнул. Он понял, о чем я, и, кажется, готов был слушать действительно внимательно, не перебивая и не высказывая сомнения ни малейшим жестом.

Я вздохнула – и продолжила, удивляясь тому, как легко, на самом деле, находятся слова.

Снегопад, как оказывается, тоже может закончиться где-то не там, где начался и где тебя застал. Он делает мир зыбким, путает, сбивает с дороги, врет о расстояниях и пугает случайными силуэтами, в которые складываются снежинки и тени. Прислоненный к стене кусок стекла,