— Что ты помнишь? — спросила Карин.

— Мосеса, утверждавшего, что наша акция в Тюлёсанде войдет в историю грядущей революции.

— А я помню, до чего холодно было в воде.

— Но совершенно не помню, о чем тогда думала!

— Мы не думали. То-то и оно. От нас требовалось подчинение чужим мыслям. Мы не понимали, что намеревались освобождать человечество как роботы. — Карин покачала головой и рассмеялась. — Вели себя как маленькие дети. На полном серьезе. Утверждали, что марксизм — наука, такая же настоящая, как у Коперника, Ньютона или Эйнштейна. А по правде были верующими. Маленькая красная книжечка с цитатами Мао служила катехизисом. Мы не понимали, что размахиваем не Библией, а сборником цитат великого революционера.

— Помню, я сомневалась, — сказала Биргитта. — В глубине души. Так же как во время поездки в Восточную Германию. Думала, что все это нелепо, не может функционировать долго. Но ничего не говорила. Всегда боялась, как бы кто не заметил мои сомнения. Поэтому выкрикивала лозунги громче всех.

— Мы не видели того, что видели. Жили в беспримерном самообмане, хотя имели добрые намерения. Как мы могли верить, что загорающие шведские работяги с готовностью вооружатся и разрушат существующую систему, чтобы построить нечто новое и неведомое?

Карин закурила. Биргитта подумала, что она курила всегда, то и дело нервно шарила руками в поисках пачки сигарет и спичек.

— Мосес умер, — сказала Карин. — Дорожная авария. Он был под кайфом. Помнишь Ларса Вестера? Он еще твердил, что подлинные революционеры никогда не брали в рот спиртного. Но позднее вместе с остальными мертвецки пьяный очутился в участке. А Малышку Андерссон помнишь? Она растеряла все иллюзии, уехала в Индию и стала нищенствующей монахиней. Что с ней теперь?

— Не знаю. Может, тоже умерла?

— А мы живы.

— Да, мы живы.

Говорили они до самого вечера. Потом пошли прогуляться по небольшому поселку. Биргитта сообразила, что и она и Карин одинаково испытывали потребность вспомнить давние годы, чтобы лучше понять свое настоящее.

— Все-таки там были не только наивность и сумасшествие, — сказала Биргитта. — Мысль о мире, где солидарность что-то значит, для меня жива и сейчас. Я стараюсь думать, что мы все-таки сопротивлялись, ставили под сомнение условности и традиции, которые иначе могли увести мир еще больше вправо.

— Я перестала голосовать, — сказала Карин. — Не нравится мне, что так вышло. Но я не нахожу партийно-политической правды, под которой могла бы подписаться. Однако стараюсь поддерживать движения, вызывающие у меня доверие. Несмотря ни на что, они существуют по-прежнему, столь же сильные и необузданные. Сколько людей, по-твоему, интересуется сейчас феодализмом в маленькой стране вроде Непала? Вот я интересуюсь. Мое имя в подписных листах, я жертвую деньги.

— Я толком не знаю, где это, — вздохнула Биргитта. — Признаю, стала ленива. Но порой тоскую по тем добрым намерениям, которые, несмотря ни на что, существовали. Мы были не просто неукротимыми студентами, которые воображали, будто находятся в самом центре мироздания, где все возможно. Солидарность была настоящая.

Карин рассмеялась:

— Помнишь Ханну Стойкович? Чокнутую официантку из лундского «Гранда», которая считала, что мы слишком мягкотелые. Она проповедовала тактику «маленьких убийств», так она это называла. Надо, мол, стрелять банкиров, предпринимателей, реакционеров-преподавателей. Выйти на охоту, как хищники. Никто ее не слушал. Слишком уж это грубо. Мы предпочитали стрелять в самих себя и сыпать соль на раны. Она как-то раз огрела председателя муниципалитета ведерком для льда. И получила пинка. Ее тоже нет в живых.

— Я не знала.

— Она якобы сказала мужу, что поезд идет не вовремя. Он не понял, что она имела в виду. А потом ее нашли на железнодорожных путях за Арлёвом. Она завернулась в одеяло, чтобы медики со «скорой» не перепачкались.

— Зачем она так поступила?

— Кто бы знал. Она только записку оставила на кухонном столе: «Я на поезд».

— Однако ты стала профессором. А я — судьей.

— Карл Андерс. Помнишь его? Он еще жутко боялся облысеть. Почти всегда молчал. Но на собрания неизменно являлся первым. Он стал священником.

— Не может быть!

— В свободной церкви. В Шведском миссионерском союзе. До сих пор там. Летом ездит по стране и проповедует в палатках.

— Шаг-то, пожалуй, невелик.

Карин посерьезнела:

— Нет, по-моему, шаг все же большой. Мы не должны забывать всех тех, кто продолжал бороться за другой мир. Посреди хаоса, где мельтешили вперемешку десятки политических теорий, все же гнездилась вера, что в итоге разум победит. Разве с тобой было не так? Во всяком случае, помнится, мы тогда часто говорили об этом. Что просвещение в итоге не может не победить.

— Верно. Хотя то, что когда-то казалось простым, постоянно усложнялось.

— Разве это не должно было пришпорить нас еще сильнее?

— Конечно. Может, еще не поздно. Но я завидую всем тем, кто не отступился от своих идеалов. Или от своих осознанных представлений. О том, как выглядит мир. И почему. Завидую тем, кто до сих пор сопротивляется. Ведь есть же такие.

Ужин они готовили вместе. Карин рассказала, что через неделю едет в Китай на большую конференцию по раннему периоду династии Цинь, первый император которой заложил основы единого китайского государства.

— Каково было оказаться в стране, о которой мечтала в юности?

— Впервые я поехала туда в двадцать девять лет. Мао уже не было, все менялось. Я испытала огромное и резкое разочарование. Пекин — город холодный, сырой. Тысячи велосипедов стрекотали как кузнечики. Позднее я поняла, что они все-таки осуществили в стране неслыханный переворот. Люди одеты-обуты. В городе я не видела голодных, не видела нищих попрошаек. Помню, мне было стыдно. Ведь я, прилетевшая из здешнего богатства, не имела права смотреть на тамошнее развитие с презрением или свысока. Мне опять стала по душе мысль о китайской пробе сил. Именно тогда я и решила заняться китаистикой. До того планировала будущее иначе.

— И как же?

— Ты не поверишь.

— Выкладывай!

— Я хотела стать профессиональным военным.

— Почему?

— Ты стала судьей. Почему у людей возникают те или иные замыслы?

После ужина они вернулись в зимний сад. Снаружи фонари освещали белый снег. Карин дала Биргитте кофту, потому что стало холодать. За ужином они пили вино. Биргитта чувствовала себя слегка под хмельком.

— Едем со мной в Китай, — предложила Карин. — Билет на самолет стоит не слишком дорого. У меня наверняка будет в гостинице просторный номер. На двоих места хватит. Как раньше. В летних лагерях, бывало, жили в одной маленькой палатке — ты, я и еще три девчонки. Ночевали чуть не на голове друг у друга.