— Так вы обещаете?

— Без сомнения.

— И вы мне торжественно даете слово не открывать ни мистеру де-Креспиньи, ни кому другому из семейства тайну, которую я вам доверю; ни в каком случае не быть введенным в искушение нарушить ваше обещание?

— Что с вами, Нелли? — вскричал Монктон, — вы так серьезны, как будто заставляете произносить страшную клятву неофита какого-нибудь политического общества. Я не нарушу данного вам слова, моя дорогая, будьте в том уверены. В моем звании я мог приобрести навык сохранять тайны. Что же это, Элинор? Что же это за страшная тайна?

Мисс Вэн устремила на лицо своего жениха внимательный взгляд, чтоб следить за малейшею переменою в его выражении, которое могло бы изобличить неудовольствие и презрение. Она очень боялась лишиться его доверия и уважения.

— Когда я ехала в Гэзльуд, — сказала она, — я приняла чужое имя, но не по собственному желанию, а в угождение моей сестре: ей хотелось скрыть от света, что кто-нибудь из членов ее семейства находится в зависимом положении. Моя фамилия не Винсент, а Вэн. Я — Элинор Вэн, дочь старого друга мистера де-Креспиньи.

Удивление Джильберта Монктона не знало границ. Он слыхал об истории жизни Джорджа Вэна от мистрис, Дэррелль, но никогда не слыхал о рождении младшей дочери старика.

— Элинор Вэн, — сказал он. — Так мистрис Баннистер ваша сестра?

— Она мне сестра но отцу; по ее-то желанию я и поехала в Гэзльуд под чужим именем. Вы на меня за это не сердитесь?

— Могу ли я сердиться на вас! Нет, моя дорогая: это обман довольно невинного свойства, хотя со стороны вашей сестры я нахожу это глупой гордостью. Моя Элинор нисколько не была унижена тем, что извлекала пользу из своего знания. Мое бедное, доверчивое дитя! — прибавил он нежно. — Быть одною на свете и решиться сохранять тайну! Но почему же вы желаете сохранить ее и теперь, Элинор, не стыдитесь ли вы имени вашего отца?

— Стыдиться его имени — о, нет! нет!

— Так зачем же вы хотите и теперь скрывать ваше настоящее имя?

— Я еще не могу вам сказать почему, но ведь вы сдержите ваше слово? Вы слишком благородны, чтоб не сдержать.

Монктон посмотрел с удивлением на серьезное лицо молодой девушки.

— Я сдержу его, моя дорогая, — сказал он, — но решительно не могу понять вашего сильного желания сохранять эту тайну. Впрочем, мы не будем говорить об этом более, Нелли, прибавил он как будто в ответ на умоляющий взор мисс Вэн. — Ваше имя будет уже Монктон, когда вы вернетесь в Беркшир, и никто не посмеет оспаривать ваших прав на него.

Монктон поцеловал в лоб молодую девушку и простился с нею на пороге двери башмачника.

— Да благословит вас Бог, мое дорогое дитя! — сказал он тихим голосом, — и да сохранит он нашу веру друг в друга. Между мною и вами, Нелли, не должно быть тайн.

В ясное сентябрьское утро мисс Вэн и ее друзья отправлялись в наемной карете в мирную, старинную церковь Гэртской улицы в Блумсбери. Небольшая толпа собралась вокруг дома башмачника и, кроме того, многие другие сочувствующие зрители были рассеяны по конюшням, потому что свадьба — вещь такого рода, которую самые искусные люди не сумеют сохранить в тайне.

Шелковое платье мисс Вэи светло-коричневого цвета, черное манто и простенькая белая шляпка не составляли наряда, положенного для невесты, но молодая девушка была так прекрасна в своей простой одежде и девственной невинности, что ни один из конюхов, вышедших из конюшен взглянуть на нее, пока она шла к карете, шепнул на ухо своему соседу желание назвать своею женой такую же красавицу.

Ричард Торнтон не провожал прекрасной молодой невесты: в этот именно день он должен был писать декорацию большей значительности, чем все прежние его работы. Итак, он рано вышел из дома, простясь с Элинор самым нежным и братским приветствием. К сожалению, однако, надо сознаться, что он вместо того, чтоб идти прямо в театр «Феникс», перешел медленным, ленивым шагом Уэстминстерский мост, потом устремился почти с бешеной быстротой в самые отдаленные части Лэмбета, мрачно хмурясь на уличных мальчишек, попадавшихся ему на дороге, обогнул Архиепископский дворец и бросал грозные взгляды на пустынный вокзал, бежал далеко, в самые уединенные места Бэттерсийских полей. Там он провел большую часть дня в мрачной и плохой таверне, потягивая подмешанное пиво и куря дурной табак.

В честь дня свадьбы ее протеже, на синьоре было черное шелковое платье — подарок Элинор к прошедшему Рождеству; но в этот день мирного счастья сердце Элизы Пичирилло делилось между радостью за успех и счастье мисс Вэн и грустью за бедного Дика.

Монктон и его два свидетеля встретили невесту па паперти церкви, старший из свидетелей, человек пожилой, с седыми волосами, который должен был вести ее к алтарю, наговорил ей много соответствующих случаю, но довольно обветшалых приветствий. Может быть, в этот день мисс Вэн еще в первый раз взглянула на шаг, который ей предстояло сделать как на шаг важный и страшный, может быть, в этот день ей в первый раз пришла мысль, какой грех она взяла себе на душу, приняв так необдуманно любовь Джильберта Монктона.

«Если бы он знал, — думала она. — Что я согласилась за него выйти не из любви к нему, а из желания возвратиться в Гэзльуд!»

Но вскоре мрачные тени сошли с ее лица, и легкий румянец покрыл ее щеки.

«Впрочем, я полюблю его со временем, когда отомщу за смерть отца», — подумала она.

Вероятно, что-нибудь в роде этой, мысли наполняло ее душу, когда она встала у налоя возле Джильберта Монктона.

Сквозь высокое окно церкви лучи осеннего солнца освещали их обоих и обливали их желтоватым светом, подобно изображению Иосифа и Марии на старинной картине. Жених и невеста, стоя друг возле друга, в этом золотистом свете солнечных лучей, оба были прекрасны. Года Джильберта Монктона придавали ему еще более благородного и возвышенного достоинства, и святой обет любви и покровительства он произнес с той торжественностью, на которую едва ли может быть способен юноша двадцати лет.

В это утро свадьбы все, казалось, предзнаменовывало счастье. Свидетели жениха находились в самом блестящем расположении духа, служитель и сторож церкви были воодушевлены надеждою на ожидаемое вознаграждение. Одна только синьора тихо плакала во время чтения молитв, представляя себе, как бедный ее Ричард отчаянно курит и пьет пиво в своей уединенной мастерской; но когда обряд венчания был окончен, добрая учительница музыки осушила свои слезы и скрыла всякий след грусти прежде чем подошла обнять и поздравить молодую.

— Вы должны к нам приехать, посмотреть на нас в Приорате, милая синьора, — говорила Элинор, крепко обнимая ее перед выходом из церкви, — вы знаете, что этого желает и Джильберт.

Голос Элинор слегка задрожал, когда она в первый раз назвала своего мужа просто Джильбертом. Она бросила на него робкий взгляд. Казалось, как будто она не признает за собой право говорить так фамильярно о владетеле Толльдэльского Приората.